Кальман Шандор - Позорный столб (Белый август)

Пес Доди залаял на студента политехнического института с перевязанной головой — должно быть, вид крови вызвал у него сильное возбуждение.

Дубак в этот момент с некоторой тревогой думал о матери — хмель уже начал испаряться из его головы; у Зингера, наоборот, опьянение начало сказываться именно сейчас, и он, пуская заливистые трели, стал вместе с Доди переходить улицу Фюрдё у площади Йожефа, где их обоих едва не сбила серая легковая машина; взвизгнули тормоза, военный шофер помянул «большевистскую морду» Зингера и собирался разразиться отборной бранью, когда его пассажир, мужчина в капитанской форме с хищным выражением лица, секретарь военного министра Тивадар Фаркаш, приказал немедленно гнать дальше. Шофер нажал на клаксон, дал газ, и машина вновь понеслась, держа путь прямо на Алчут, — секретарь военного министра по поручению объединенных контрреволюционных партий должен был экстренно доставить в Будапешт эрцгерцога Иосифа Габсбургского. Лайош Дубак разглядел в машине у ног капитана даже ручной пулемет. В этот жаркий день на пути служебной машины военного министерства, находившегося под эгидой социал-демократов, действительно не было никаких преград, кроме кругленького Зингера, жирного пса Доди и натянутой между ними толстой веревки. Ни румыны, ни полиция, ни жандармерия не могли помешать выполнению подобной миссии. Зингер и пес смотрели вслед большой серой машине, стремительно несшейся по улице Надор. Утром следующего дня эта же машина доставила в Будапешт Иосифа Габсбургского, который остановился в отеле «Бристоль», буквально в двух шагах от Хаубриха, и тотчас изъявил готовность принять к сведению отставку правительства и заместить вакансию регента-правителя Венгрии.

Экспедиция по переноске бараньего рагу встретилась на улице Надор еще с одним видом транспорта; то была широкая грузовая подвода, запряженная двумя большими спокойными лошадями, груженная всевозможными мешками и ящиками, которая как раз отъезжала от дома номер восемь, куда один из сидящих на козлах людей только что внес большой мешок; мешок внес не здоровенный извозчик, а сидящий с ним рядом сутулый седой человечек.

— Я чувствую запах сливянки! — принюхиваясь, воскликнул возчик, когда мимо них прошествовали Зингер и Дубак.

— Послушайте, вы, болтун! — одернул его Штраус. — Не привлекайте к себе внимания.

У Штрауса имелись все основания быть недовольным возчиком, ибо в этот дом, к тетушке Йолан Фюшпёк, они привезли чемодан с пожитками Ференца Эгето. Хотя в кофейне в этот момент сидел сыщик по фамилии Ковач, все обошлось благополучно — подвода не привлекла ничьего внимания, так как перед кофейней стоял фургон, привезший сифоны с содовой водой, и из кухни кофейни как раз выносили в подворотню ящик с пустыми сифонами. А бывалый старик Штраус не просто вот так понес чемодан — он упрятал его в мешок.

— Привезли стиральный порошок, — объявил он во всеуслышание, и хотя в кухне, кроме тетушки Йолан и Маргит, не было никого, он все же предложил им для вида подписать какую-то накладную и тем временем шепнул: — Вечером он придет. — И тотчас распрощался.

Процессия, состоящая из Дубака и компании, шествовала по лестнице вверх, в то время как сын домовладельца поручик Штерц спускался по ней вниз; теперь он, правда, был в штатском костюме и в самом дурном расположении духа; нос у него превратился в пунцовую шишку. Утром у него, видно, случилась какая-то неприятность. Сейчас он направлялся к зубному врачу, и на этот раз с ним не было его зятя, господина Майра. Дубак козырнул, поручик благосклонно ответил, что-то проворчал по поводу пса, а может быть, по поводу того, что Зингер уставился ему прямо в лицо, совершенно не помышляя о том, что следует отдать честь этому штатскому хлыщу с распухшим носом.

— Это мы, мама, — сказал Дубак, когда они все трое эффектно переступили порог тесной кухни.

— Отец небесный! — воскликнула старуха, глядя на жирного пса и бессмысленно ухмыляющегося Зингера, одетого в солдатский китель, из левого нагрудного кармана которого торчала фляга со сливянкой. — Отец небесный! — повторила она, а пес Доди уставился на нее, выпучив глаза. — Чем это пахнет?

— Должно быть, бараньим рагу, — тут же нашелся Зингер, улыбаясь во весь рот и стараясь стоять как можно прямее; затем он отвесил поклон. — Зингер aus Будапешт, — изрек он и сделал нечеловеческое усилие, чтобы удержаться на ногах.

Последовала неловкая пауза.

— Мы принесли баранье рагу, мама, — примирительно сказал Дубак и протянул матери кастрюлю.

— Не кусается? — спросила старуха, глядя на пса.

— Об этом и речи быть не может! — ответил Зингер.

Пес тем временем ворчал, дергал веревку и пытался ухватить старуху за юбку.

— Куш! — прикрикнул на него Зингер.

Но старуха вдруг наклонилась к псу, почесала у него за ухом и проговорила:

— Да у этого бедняги всего один зуб!

Атмосфера сразу разрядилась.

— Это мой боевой товарищ Зингер, — сказал Дубак, — о котором я столько рассказывал вам, мама.

— Словом, вы привели домой моего сына, — констатировала старуха и погладила руку Зингера. — Вы поступили благородно!

Кругленький Зингер скромно улыбался.

— Да тут и толковать не о чем! — великодушно сказал он.

— Прошу вас, входите! — наконец спохватилась старуха.

Все вошли в комнату, предшествуемые жирным псом, который старательно обнюхивал предметы.

— Гарантирую полнейшую чистоплотность! — успокоил старуху Зингер.

— Как я вижу, у вас голова не трясется, — заметила старуха. — Но уши очень красные. Уж не обморожены ли они?

— Не-ет, — протянул Зингер, — это просто так…

— Я разогрею рагу, — предложила старуха.

— Отлично, — отозвался Дубак, — но мы уже сыты по горло, мама. Это для вас и для Лайчи.

— Мы пообедали, — сказала старуха. — Я поставлю его на холод. Лайчи гуляет; когда он придет, ему будет что поесть!

Она вынесла кастрюлю, и тут Зингер вспомнил о сливянке и вышел вслед за старухой; в комнате остались пес и Дубак.

— Как-нибудь приободрите его, — кивком головы указав на дверь и приложив к губам палец, шепнула Зингеру старуха, как только он вошел в кухню.

— Хорошо, — сказал Зингер и протянул ей флягу.

— Что это? — спросила старуха.

— Пожилые дамы, всем известно… — начал Зингер.

— Ага, красные уши! — догадалась старуха и погрозила Зингеру пальцем. — Не много ли будет?

Она взяла три стопки, и они прошли в комнату. Дубак сидел приунывший, устремив взгляд на свадебный портрет, висевший на стене, а пес устроился перед ним и грыз его повисшую руку, но Дубак даже не замечал этого.

— Ну, — с беспокойством проговорила старуха и поставила на стол стопки. Наполнив их, она первая подняла свою. — Как это говорится, — произнесла она, — за здоровье боевых друзей!