Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 1.

«Каков стервец! — удивленно подумал Савва Саввич, глядя вслед уходящему из горницы работнику. — Не понравилось, осердился, видать. Эх, черт, зря я, надо бы уж отдать ему сапоги, сунуть псу под хвост».

Облокотившись на стол и подперев рукою голову, Савва Саввич задумался.

Вспомнилось ему, как всю свою жизнь старался он приумножить богатство. Поначалу и сам много работал, все жилы повытянул, свету белого не видел, тянулся, хватал, обманывал… И вот подошла старость. Богатство нажил, а радости мало, нелады в семье, постоянные заботы, тревоги. «И для-чего стараюсь? — досадовал на себя старик, — Много ли мне надо теперь со старухой?..»

Размышления его прервала появившаяся в дверях Макаровна.

— У нас все готово, Саввич, дело за гостями. — И, помолчав, осведомилась: — А это Ермоха-то куда направился давеча с хомутом?

— С каким хомутом?

— Я-то почем знаю! Выездной хомут наборчатый понес куда-то, дугу с колокольцами, еще чего-то, кажись, вожжи ременные.

— Давно унес?

— Да уж, пожалуй, с полчаса прошло…

Савва Саввич вскочил со стула как ужаленный, лицо его побагровело, гневно сузились глаза.

— Чего же ты мне сразу-то не сказала, требуха свинячья? Ведь это он пропивать понес, мошенник! Запьет теперь в самый разгар работы. Ах ты подлечина, с-сукин сын!

Савва Саввич метнулся в коридор, намереваясь бежать разыскивать Ермоху, кинул на голову фуражку и уже выбежал на веранду, но в это время в ограду на рысях закатил Трофим. Он ухарски осадил гнедых у крыльца, соскочив с козел, весело, с пьяной развязностью заговорил с отцом:

— А ну, батя, принимай гостей! Все в порядке, племянника окрестили, Геордием нарекли.

— Что-о?! — меняясь в лице, воскликнул Савва Саввич и в этот момент встретился глазами с насмешливым взглядом Насти. Он так и затрясся от злобы и, чтоб не разразиться бранью, скрипнул зубами. Только когда Настя, все так же лукаво улыбаясь, прошла в дом, напустился на Трофима: — Ты что это натворил, собачий сын, а? — Стиснув зубы и на ходу подсучивая рукава сатиновой рубахи, Савва Саввич грудью двинулся на Трофима. — Ты что, не понимаешь русского языка? Я кому говорил, что не надо мне Егорку, кому, подлюга?!

Сразу отрезвевший Трофим попятился от разъяренного старика и, обороняясь, выставил вперед локоть левой руки.

— Постой, постой, батя, ты разберись сначала: не Егором нарекли, а Геордием, хоть кого спроси.

— А это не все равно, пьяна твоя харя? — Брызгая слюной, Савва Саввич сучил кулаками, пытался ухватить Трофима за бороду. — Я т-тебе покажу, я тебе дам! Вот как залеплю тебе раз в ухо да раз по уху, узнаешь, есть ли разница.

— Не знал я, батя, ей-богу, не знал.

— Бож-же ты мой милостивый! — Ослабев от ярости и нервного напряжения, старик опустился на ступеньку крыльца. Облокотившись на колени, стиснул ладонями голову. — Зарезал меня, злодей, без ножа зарезал!

— И чего тебе, батя, не понравилось? — приосмелев, заговорил Трофим. — Имя как имя, чего в нем плохого? А Георгий храбрый чем тебе не святой? На него и смотреть-то приятственно: на коне, при пике, вроде бы казачьего звания…

— Замолчи, стервуга, пока я тебя… — вновь вспылил старик, вскакивая на ноги, и осекся на полуслове: у ворот звякнула щеколда калитки, в ограду входили гости: поселковый атаман, станичный писарь с женой и человек пять местных казаков-богачей. Буркнув Трофиму: «Выпрягай, стервуга!», Савва Саввич как ни в чем не бывало, изобразив на лице приветливую улыбку, поспешил к гостям.

После крестин Савва Саввич совсем лишился покоя. Одолевали его тревоги, неурядицы в семье. Семен теперь целыми днями не бывал дома, Настя, уединившись в своей светелке, нянчилась с сыном: ласково называла Егорушкой, Гошей, а старик, слыша это ставшее ненавистным ему имя, темнел лицом, уходил в ограду.

На четвертый день после крестин сидел он на кухне, вздыхая, жаловался Макаровне:

— Поломалась жизнь. В одном дому две семьи образовалось, и все через этого варнака Егорку, чтоб ему там шею свернули. А тут ещё Ермошку угораздило запить.

И, напялив фуражку, пошел в зимовье к Ермохе.

Босой, всклокоченный Ермоха сидел один в зимовье. На столе перед ним стояла непочатая бутылка водки, тарелка с капустой и пшеничный калач.

— А-а-а, хозяин! — При виде Саввы Саввича Ермоха осклабился, широко развел руками. — Милости прошу к нашему шалашу! Садись, дорогой, садись, к горячему котлу, тагану [26] Таган — палка, на которую вешают котел над костром. кушать.

— Эх, Ермолай, Ермолай! — Тяжело вздохнув, Савва Саввич сел на скамью и, глядя на Ермоху, осуждающе покачал головой. — И себя ты позоришь и меня, значить, того… в убытки вводишь. Ну сам подумай, разве время сейчас пьянствовать?

— С радости я загулял, Савва Саввич, ей-богу, с радости. Выпьем? — Ермоха наполнил водкой граненый стакан, придвинул его хозяину, другой такой же налил себе. — Обрадовал ты меня подарком, вот я и загулял. Думаю, уж ежели хозяин сарпинки не пожалел мне на рубаху, так дугу с хомутом ему и вовсе не жалко!

— Вот что, Ермолай, не валяй дурака, а выкинь эту дурь из головы да берись за дело. Хомут я выкуплю, черт с ним. За рубаху не сердись, я тебе заместо ее сапоги подарю, только брось пить да поезжай на пашню.

Вместо ответа Ермоха чокнулся стаканом о стакан, который налил хозяину, выпив, закусил капустой и, мотая кудлатой головой, запел:

— Эко, паря! — вдруг спохватился Ермоха. — Я и позабыл со внуком тебя поздравить! Ну вот, скажи, как водой залило. А уж ради такого дела украдь, да выпей!

Ермоха вновь налил свой стакан.

— Давай, Савва Саввич, за внука, дай бог ему здоровья да счастья.

Савва Саввич, чтобы по-доброму закончить беседу, потянулся за стаканом, решившись пригубить. Но не успел он донести стакан до рта, как Ермоха, все больше хмелея, лукаво сощурившись, продолжал:

— Внук у тебя геройский будет казак, потому как хороших ушаковских кровей. Отец-то у него, Егорка, не казак, а прямо-таки орел! Радуйся, Савва Саввич!

Расплескав водку, Савва Саввич толкнул стакан на стол, остервенело плюнул, пинком распахнул дверью А вслед ему несся раскатистый Ермохин хохот:

— Ха-ха-ха!.. Што, казак, видно, не по носу табак?! Ха-ха-ха!..

Первое письмо от Насти Егор получил в конце апреля. Случилось это в обеденное время, он только принес с кухни котелок супу и, присев на койку, вытянул из-за голенища ложку, когда услышал голос дневального.

— Ушако-ов! А ну ко мне, на носках!

Егор поставил котелок на тумбочку, обернулся на голос:

— Чего тебе?

— Я тебе, серопузому, почевокаю! Как надо отвечать старому казаку?

Егор вскочил, вытянулся, руки по лампасам: