Пьер-Луи Ганьон - Исчезновение Ивана Бунина [litres]

– А внучатый племянник Альфреда Нобеля? – вдруг спросил Менжинский.

– Внучатый племянник Альфреда Нобеля? – робко переспросил Литвинов.

– Да, внучатый племянник Альфреда Нобеля. Карл Август Нобель.

– А при чем тут он?

Сталин опять раскурил трубку, с любопытством глядя на наркома. По комнате поплыли клубы дыма. По спине Литвинова пробежал холодок. Он впервые слышал об этом человеке.

– Сегодня вечером Александра Коллонтай встречается с драматургом Лагерквистом в одной таверне в старинном квартале Стокгольма, – доложил Менжинский. – Внучатый племянник Нобеля дружит с Лагерквистом. По нашим сведениям, он мог бы выступить в нашу поддержку.

Это был туз в рукаве. От неожиданности Литвинов окаменел, даже не пытаясь скрыть свое замешательство. Менжинский только что показал, что гораздо лучше осведомлен о деле, за которое отвечал нарком иностранных дел. Литвинов собрал остатки самообладания.

– Сегодня же вечером вы получите полный отчет об этой встрече! – пробормотал он, но его слова звучали жалко.

Это было объявление открытой войны между главным чекистом и наркомом иностранных дел. И пока побеждал в ней Вячеслав Менжинский.

Сталин встал и молча вернулся за свой стол, где его ждала груда срочных бумаг. Он снял телефонную трубку и велел принести легкую закуску и бутылку боржоми.

Следом за Менжинским Литвинов вышел из кабинета. Резь в желудке становилась невыносимой.

– Могу довезти вас до наркомата, – предложил председатель ОГПУ.

– Спасибо, не надо, – нетвердым голосом ответил Литвинов.

Стокгольм, февраль 1933

В тот вечер в стокгольмской таверне Лагерквист развлекал Александру Коллонтай пикантными подробностями из жизни модных писателей. Коллонтай была в восторге. Лагерквист ей нравился. Похоже, и она ему нравилась, но насколько серьезно?

Пер Лагерквист заговорил о Джоне Голсуорси. Английский писатель недавно скончался от опухоли мозга. Он побыл лауреатом так недолго!

– Какая ужасная участь! Умереть, едва успев получить Нобелевскую премию! – воскликнула Коллонтай.

Занимавшие ее тревоги отступили на задний план, и она наслаждалась светской болтовней.

– Вы человек, посвященный в секреты. Скажите, разве в прошлом году премию должен был получить не Голсуорси, а американец Эптон Синклер?

– Да, Александра, вы правы. Журналисты Стокгольма, Парижа и Нью-Йорка единодушно прочили премию Синклеру, но Нобелевский комитет решил иначе. Сегодня всем очевидно, что жюри нет дела до шумных кампаний в прессе, организованных вероятными кандидатами. Некоторые из них пускаются во все тяжкие, лишь бы повысить свои шансы. Одни подкупают журналистов, другие рассылают в газеты письма, подписанные чужими именами. Но Нобелевский комитет дорожит независимостью. И он отдал предпочтение Голсуорси.

– Что же заставило комитет сделать такой крутой разворот? Мне казалось, что Синклер – бесспорный любимчик всех критиков…

Лагерквист отхлебнул пива и улыбнулся. Как и большинство писателей, он всегда был готов посудачить о собратьях по цеху. Найдя в лице Коллонтай идеальную собеседницу, он с удовольствием продолжил свой рассказ:

– На самом деле никакого разворота не было. Это иллюзия, созданная газетчиками. Мировая пресса посвятила Эптону Синклеру море статей. Кстати, в ней упоминался и Поль Валери, выдвинутый Французской академией.

– Я совсем о нем забыла, – призналась Коллонтай.

– Парижане не желают оставаться в тени. Вы же знаете, как они любят почести. Медали, награды… В борьбе за них им нет равных. Это у них что-то вроде национальной болезни, причем неизлечимой.

– На мой взгляд, Синклер вполне заслуживал премии.

– Согласен. Тем более что за ним стояли серьезные силы. В Нью-Йорке был даже создан особый комитет со своим аппаратом, составленный из лиц с громкими именами. Альберт Эйнштейн, Джон Дьюи, Бертран Рассел, Бернард Шоу, Ромен Роллан… Это только самые знаменитые.

– Тогда почему у Синклера не получилось? При такой блистательной поддержке?

– Америка уже получила свою долю лавров в тридцатом году. Тогда наградили другого Синклера – Синклера Льюиса. Выходило слишком близко по времени. А вот Англия давно не видела своего соотечественника в числе лауреатов, хотя там много выдающихся писателей.

– Это верно.

– Ряд влиятельных членов Шведской академии, в том числе ее постоянный секретарь, настаивали, что подошла очередь Англии. В тысяча девятьсот седьмом году премию получил Киплинг, но с тех пор прошло много времени.

– Понимаю. Но разве тот же аргумент не справедлив и в отношении России? Я имею в виду Максима Горького. Позволю себе напомнить вам, что моя страна никогда не удостаивалась Нобелевской премии по литературе.

– Я прекрасно об этом осведомлен, Александра. Члены Шведской академии также это сознают.

– Так в чем же дело? – удивилась Коллонтай.

Они вплотную приблизились к цели встречи. Лагерквист достал из посеребренного портсигара сигарету.

– Не забывайте, что существуют соображения политического толка. Именно они служат преградой к выдвижению Горького.

– Ох уж эта политика!

Коллонтай сделала глоток из своего бокала. Ей не терпелось выведать у Лагерквиста как можно больше подробностей по интересующему ее вопросу, но тот не торопился удовлетворить ее любопытство, снова уводя разговор в сторону:

– Если вернуться к Англии, удостоенной высокой чести в декабре прошлого года, я почти уверен, что к западу от Ла-Манша Нобелевскую премию воспринимают с достаточно холодным равнодушием. Франция и Германия – совсем другое дело. В этих странах ее присуждение встречает живейший интерес.

– Вы хотите сказать, что Нобелевский комитет стремился поднять престиж премии в Соединенном Королевстве?

– Вы все поняли верно. Добавлю лишь, что Англия в самом деле богата талантливыми писателями.

– Кого вы имеете в виду? Лоуренса, Хаксли или Элиота?

– Нет, эти пока слишком молоды. Я бы назвал Герберта Уэллса и Гилберта Честертона.

– Тогда почему лауреатом стал Голсуорси, а не Уэллс, который, как мне кажется, превосходит его талантом?

– Голсуорси основал ПЕН-клуб и был его первым главой. Полагаю, это обстоятельство сыграло в его пользу. Комитет принял во внимание международный характер его деятельности.

Хозяин таверны подошел к ним принять заказ, и Коллонтай высказала пожелание отведать какие-нибудь блюда национальной шведской кухни.

– Может быть, все-таки французской?

– Нет-нет. Поверьте, я отлично знакома с французской кухней – у меня столик в «Гранд-отеле». Пусть будет что-нибудь другое. Этой осенью я достаточно насладилась петухом в вине и сыром бри-де-мо.