Пьер-Луи Ганьон - Исчезновение Ивана Бунина [litres]

Оба собеседника соглашались, что демарши советской представительницы не только ставят под удар Нобелевский комитет, но способны также нанести урон священному принципу нейтралитета – непреложной догмы, которой Шведское государство придерживалось в сфере международных отношений.

Опытный политик Сандлер ранее занимал пост премьер-министра. Близкие ценили Сандлера за прямоту и ровный нрав, но он категорически не умел манипулировать окружающими, отчего и утратил лидерство в социал-демократической партии. Став главным советником своего преемника, Сандлер делился с ним своим печальным опытом и призывал проявлять большую твердость.

– Новый кабинет должен сознавать лежащую на нем ответственность. На нас сейчас обращены все взгляды, – повторял он терзавшемуся сомнениями Ханссону. – Многие ждут нашего близкого конца, а кое-кто о нем просто мечтает. Нужно продемонстрировать, что мы настроены решительно.

Почетный председатель торговой палаты Стокгольма Стефан Болунд, не одобрявший действий правительства, сообщил Сандлеру, что награждение Бунина навредит экономическим отношениям между Швецией и СССР. При нынешнем уровне безработицы литературные игрища обойдутся Швеции слишком дорого, настаивал толстяк Болунд.

В настоящее время ведутся переговоры о заключении выгодных контрактов с Москвой, твердил этот представитель интересов шведской буржуазии, и призывал не вставлять палки в колеса шведским предпринимателям. Под давлением Александры Коллонтай Болунд открыто примкнул к кампании в поддержку кандидатуры Максима Горького и убеждал министра последовать его примеру.

Ханссон признался Сандлеру, что на него тоже давят. Сам король с простотой, достойной истинных аристократов, прямо заявил ему, что во время недавнего бала Красного Креста Александра Коллонтай вконец измучила его разговорами на эту болезненную тему, намекая на неприятные последствия, способные пошатнуть нейтральный статус Швеции. По словам монарха, в высшем обществе столицы только и говорили о Максиме Горьком и Иване Бунине. Ему это надоело.

Густав V опасался, что вся эта история примет несоразмерный масштаб и вызовет трения в отношениях между его страной и Советской Россией. Существовал риск, что она станет дополнительным яблоком раздора. «Коллонтай рисует самые катастрофические сценарии. У нас хватает проблем внутри страны, чтобы создавать себе лишние трудности. Людям тяжело живется, и многие наши подданные покидают нас и уезжают в Северную Америку. С меня довольно!» – заключил король.

Во время этого разговора, состоявшегося в королевской резиденции – замке Дроттнингхольм, – что само по себе символизировало его важность, Густав V особо подчеркнул свою приверженность делу сохранения нейтралитета Швеции, гарантом которого он выступал на протяжении последних лет. Густав V понимал: присуждение Нобелевской премии по литературе приобрело политическую окраску, и, на кого бы ни пал выбор Шведской академии, ее решение отразится на будущем страны.

Обычно предпочитавший держаться в тени большой политики, на этот раз Густав счел необходимым напомнить премьер-министру, что обязанность шведского правительства – обеспечивать стране стабильность. При всей деликатности формулировок смысл сказанного не допускал двояких толкований. Полномочия монарха носили сугубо формальный характер, но он знал, что в данном случае выражает мнение всех слоев населения.

Ханссон выслушал Густава V с подчеркнутым вниманием – его величество крайне редко позволял себе вмешиваться в политику.

– Вопрос о Нобелевской премии приобретает поистине немыслимый размах, – сказал Ханссон Сандлеру. – Даже король проявляет нетерпение. Он надеется, что я найду выход, который устроит всех. Например: не Бунин и не Горький, а кто-то третий. Но если бы это было в моих силах! Король даже признался мне, что предложил академикам присмотреться к кандидатуре итальянца Луиджи Пиранделло. По его словам, это был бы прекрасный компромисс.

– Действительно, Коллонтай взбудоражила этой историей всю столицу. Повсюду только об этом и говорят. И должен заметить, порой не стесняются в выражениях.

– Что вы имеете в виду, герр Сандлер?

– Французский посол Шарль де-Ла-Мотт-Сен-Пьер сообщил мне, что Александра Коллонтай распускает слух, будто вы лично намерены оказать давление на Нобелевский комитет и, чтобы не сердить Москву, убедить его членов отказаться от награждения Бунина.

– Она что, с ума сошла? Я не говорил ничего подобного. Она полностью извратила мои слова.

– Но именно это она повторяет направо и налево.

Ханссон залпом осушил свой бокал, поднялся с кресла и нервно зашагал взад-вперед по кабинету, проклиная про себя ту, кого до сих пор считал своим другом. Он был в ярости. В этот момент вошел его секретарь и положил на стол записку, которую Коллонтай передала ему через охрану.

– И она еще просит меня о встрече! – воскликнул Ханссон, прочитав послание. – Эта дьяволица мне проходу не дает. Я много раз говорил ей: Нобелевский комитет – независимая структура. Правительство не имеет над ним абсолютно никакой власти. Она тешит себя пустыми иллюзиями. Полагает, что в моих силах повлиять на решение комитета.

– Она прикидывается, что не понимает этого, – объяснил Сандлер. – И идет напролом. Ни один посол не позволял себе добиваться поддержки своего соотечественника подобными методами. Это никуда не годится.

– Придется, видимо, встретиться с ней. Я выскажу ей все, что думаю о ее штучках.

Никогда еще Сандлер не видел своего начальника в таком состоянии. Он почувствовал себя неуютно: беседа принимала неприятный оборот.

– Я должен кое-что рассказать вам, господин премьер-министр.

– О чем?

– Все о том же.

– Ну так рассказывайте!

– Вам знакомо имя Карла Августа Нобеля?

– Кому же оно не знакомо?

– Так вот, он сообщил мне…

Сандлер пригубил свой арманьяк, взвешивая про себя, насколько опасно делиться с премьер-министром откровенностью.

– Так что же? Я вас слушаю.

– Карл Август сообщил мне, что он не в восторге от кандидатуры Бунина и намерен в ближайшее время вступить в переговоры с Коллонтай. Он дал мне понять, что готов поддержать ее в вопросе присуждения Нобелевской премии по литературе.

– Но что он может?

– Он утверждает, что Нобелевский комитет не такой уж несгибаемый, и считает себя таким же влиятельным, каким был его дядя Эмануэль, обладавший правом вето.

– А он им обладал?

– Не думаю. Но Нобели всегда были влиятельной семьей.

– И что же он хочет получить за свои услуги? Вряд ли он так уж бескорыстен.

– Он надеется вернуть в Швецию коллекцию картин, которые украшали резиденции Нобелей в Санкт-Петербурге.