Томас Костейн - Наполеон. Последняя любовь

Он протянул ноги вперед и продолжил наслаждаться вином.

— Вильям, я уверен, что у вас лучший винный погребок на острове. То вино, которым он угощает людей, — это страшный яд. А ваше — настоящее вино для джентльменов, — сказал О'Мира, любуясь великолепным красным цветом портвейна. — Возможно, вам стоило бы дать совет нашему губернатору по поводу вин, которые он подает на официальных приемах.

— Нет, я этого не сделаю, — сухо заметил господин Бэлкум. — Он не переносит советов… По крайней мере, от меня.

— Когда я буду в Англии, газеты напишут правду о положении на острове, — продолжил О'Мира, — я опубликую несколько статей и даже подумываю о том, чтобы написать книгу.

Неужели этот идиот не считает для себя опасным отсылать меня на родину? У него разум напоминает ситечко — через него проходит все и почти ничего не задерживается.

Бетси все еще переживала по поводу того, что произошло с ней в «Плантейшн-Хаус», и до нее донеслись речи О'Мира. Девушка понимала, что им будет не хватать говорливого ирландца, но она радовалась его возвращению домой.

«Надеюсь, он расскажет правду? — подумала она про себя».

Собираясь уходить, доктор передал пакет Бетси.

— Это, наверно, подарок, — сказал он. — Не следует о нем никому говорить. Если наш губернатор о нем услышит, он заставит разобрать все на кусочки, чтобы найти там послание от Наполеона.

Бетси отнесла пакет наверх и прочитала записку.

Наполеон писал:

«Это noдарил мне член семейства, которые меня очень любит. Поэтому я передаю тому, о ком у меня самые светлые воспоминания».

«Наверно, он хочет сказать, что совсем не имел в виду те вещи, которые он мне наговорил», — решила девушка, и ее утешило это соображение.

Наполеон был последним человеком на острове, кто наконец поменял панталоны и лосины на брюки. Он считал брюки вульгарными, говорил, что их неприлично надевать, выходя на люди.

— Какие ужасные и к тому же висят, как мешок! — обычно говорил он. — Они хороши только для работников в поле или за свиньями ходить. И еще — для английских лавочников.

Никто из его свиты не смел появиться перед ним в подобном наряде.

Однажды, когда с небес Святой Елены нещадно палило солнце и в Лонгвуде было невозможно переносить жару, он обратил внимание, что большинство его служащих напялили на себя брюки. Император вызвал Маршана. На нем были панталоны, настолько туго облегавшие ноги, что ежесекундно грозили треснуть по швам.

— Маршан, — обратился к слуге Наполеон. — Они все надели эти ужасные брюки. Из чего они изготовлены?

— Ваше Величество, мне кажется, из хлопка.

— И где они их берут?

— В лавке в городе, они очень дешевы.

— В них удобно?

— Да, так мне сказали.

Одежда Наполеона прилипла к телу, он погибал от жары. Он подошел к окну и содрогнулся, когда увидел, как модные брюки развеваются вокруг ног.

— Маршан, они просто ужасны, но, возможно, они больше подходят к климату этого страшного острова. Вам когда-нибудь хотелось их надеть?

Слуга заколебался, а потом ответил:

— Да, Ваше Величество, но я не мог себе это позволить.

Наполеон отвернулся от окна.

— Купите себе пару брюк и наденьте, а потом мне все доложите.

Маршан позже доложил ему о результатах с робкой улыбкой:

— Ваше Величество, должен вам честно признаться, в них удобно и очень прохладно.

Император глубоко вздохнул:

— Достань для меня пару брюк, а пиджаки, которые они носят, они тоже из хлопка?

— Вы правы, сир.

— Тогда купи для меня и пиджак. И эти широкополые шляпы… Их изготавливают из соломы?

— Да, сир.

— Они такие уродливые и вульгарные. Но они защищают от солнца?

— Да, сир.

— Мне придется смириться, купи мне брюки, пиджак и эту страшную шляпу.

Этот разговор в конце концов привел к случаю, который Наполеон с удовольствием бы избежал. Ему пришлось пережить одну из самых драматических ситуаций; он был в мешковатых хлопковых брюках, а на голове у него была широкополая шляпа из соломки. В Париже его никто бы не узнал. Если бы он посмел в таком виде подойти к воротам Лувра, караульные отогнали бы его концами острых пик.

Он стоял у наковальни в углу конюшни и смотрел, как Аршамбо подковывал коня. Потом император оглянулся и увидел, как Бертран вышел из дома с подзорной трубой, чтобы понаблюдать за окрестностями и горизонтом. Было что-то такое в поведении маршала, что заставило императора повнимательнее приглядеться к нему.

Почему он вдруг закинул подзорную трубу за плечо? И почему он стоит под палящим солнцем, не надев шляпы?

Наполеон не стал долго раздумывать, и его реакция была быстрой и инстинктивной. Он ничем не выдал себя и не побежал за собственной подзорной трубой.

Он понимал, что окружающим это может показаться подозрительным. Император твердым шагом зашагал к калитке, разделяющей два поместья, и отогнал караульных, когда они приблизились к нему с обнаженными штыками.

— Господин маршал, мне необходимо с вами поговорить. Это неспешно. Приходите ко мне через четверть часа. И не забудьте, Бога ради, надеть шляпу. У вас макушка вся красная, и вы вспотели. Вы что хотите заработать солнечный удар?

Когда Бертран прибыл в Лонгвуд, в глазах его стояли слезы. Сердце у Наполеона сильно забилось, несмотря на то, что он пытался сохранить спокойствие. Он посчитал, что это добрый признак.

— Я не ошибся?

— Вы правы, сир.

Маршал сдерживал слезы, но Наполеона волновало то, как он побледнел и постоянно облизывал сохнущие губы.

— Бертран, мы должны спокойно вести себя. Бога ради, ведите себя так, будто мы обсуждаем стоимость баранины. Вам известно, что среди нашей свиты также имеются шпионы, и как только вы выйдете на улицу, караульные станут за вами внимательно наблюдать.

Наполеон с невозмутимым видом положил руки в карманы.

— Наше судно прибыло?

— Да, сир. Оно великолепно и главная мачта у него покосилась. Паруса пока еще находятся на этой мачте.

— Вы можете разобрать название судна?

— Нет, сир. Судно сильно волнуется и колышется от порывов ветра.

— Но вы уверены, Бертран?

— Совершенно, сир, — маршал покачнулся и сказал. — Мы не можем сесть? Боюсь упасть.

— Я готов приказать подать вам вина, но это вызовет излишнее любопытство.

Они уселись в тени дерева в саду. Бертран вытащил красивый шелковый платок и вытер пот со лба. Дыхание у него было быстрым и неровным.

— Отдохните немного, маршал. Мы ждали два года, несколько минут ничего не меняют.

Наполеон держался на удивление спокойно, но если бы кто-то взглянул ему в глаза, то сразу увидел, что зрачки глаз стали огромными. Когда он заговорил, то жесты его были твердыми и сдержанными.