Георгий Гулиа - Сказание об Омаре Хайяме

Слуга принес холодного шербета. Целый кувшин. Разлил по чашам. Поднес каждому из ученых и молча удалился.

Хайям пригубил, а Васети опустошил тотчас же свою чашу. Остальные не дотрагивались…

– Я открою вам одну тайну, если меня не выдадите, – сказал Хайям. – Эта моя новая служанка дала понять, что хорошо разбирается в любви. Но я не торопился. К ее удивлению. Поймите меня, если можете: чудесная женщина двадцати лет ждала меня в соседней комнате. А я проводил время за бумагами. Под утро она вошла ко мне, но я, оказывается, не заметил ее…

– Что-то непохоже на тебя, – сказал Хазини, до этого молчавший. – Ты сидел за бумагами, а рядом изнывала от любви молодая красотка?

– Да, да! – слишком твердо выговорил Хайям.

Хазиии развел руками: дескать, верить ли? Разве не сам хаким распускает слухи о своей вечной приверженности к вину и женщинам?

Васети спросил:

– А все-таки что отвлекло тебя от любви, о хаким?

– Что? – Омар Хайям весело осмотрел своих друзей, потер руками колени. – Слово «отвлекло» в данном случае не совсем подходящее слово. «Увлекло» будет вернее.

– Пусть будет по-твоему. Что же увлекло?

– Целый день я провел над геометрической задачей. Долго бился. Разумеется, все над теми же параллельными линиями. Я взял четырехугольник, верхние углы которого предположительно прямые. Но это требовалось доказать. Это, так сказать, первое предположение, то есть углы прямые. Второе предположение: углы острые. Третье предположение: углы тупые. Я строил треугольники, опуская на основания их прямые, делил пополам четырехугольники… Словом, делал все необходимое для убедительного доказательства. Потом я предположил, что все углы тупые и все углы острые. Я мысленно вычертил и эти странные четырехугольники и невольно залюбовался ими…

– Более чем странные четырехугольники, – сказал Васети коллегам.

– К чему их приспособить? – прищурив глаза, спросил Омар Хайям.

Ученые молчали, не желая скороспелыми предположениями давать неправильное толкование.

– Эти фигуры меня забавляли весь день и всю ночь…

– Не мудрено, – заметил Исфизари.

– Да, очень любопытные фигуры… – сказал Лоукари.

– Что скажешь еще, господин Лоукари?

– Да ничего…

– Послушайте, друзья мои, – продолжал Омар Хайям, – представьте себе, что вы на вершине правильно наметенного ветром бархана. Этот бархан, на вершине которого стоите вы, расходится во все стороны соответственно правилам, присущим сыпучим телам. Не кажется ли вам, что именно на таком бархане может быть изображен такой четырехугольник?

– На бархане? – спросил Лоукари.

– Я это к примеру. Вместо песка можно взять зерно. Очень много зерна, представляете себе? А вы на самом верху. А под вами четырехугольник. Воображаемый или изображенный меловой краской или каким-либо иным способом. Представляете?

Первым отозвался Хазини.

– Нет, – сказал он.

Остальные согласились с ним. Вполне единодушно. Омар Хайям огорчился. Он порвал чертеж и сказал:

– Пожалуй, вы правы. Забудем об этом дурацком бархане.

Она сидела по одну сторону от хакима, а Хусейн по другую. Так пожелала Эльпи. Она не уступила настоятельным требованиям Хусейна остаться с ним наедине.

– Зачем? – спросила она.

– Мы будем откровеннее, – объяснил Хусейн.

– У меня нет от него секретов, – сказала Эльпи и посмотрела в сторону Омара Хайяма. А господин Омар Хайям молчал. Он заявил с самого начала, что сделает все так, как пожелает Эльпи.

– Твоя рабыня? – гневно спросил Хусейн.

– Это женщина, – ответил Омар Хайям.

– Ты же за нее заплатил деньги!

– Да. И немало.

– Значит, ты так уважаешь женщину, что готов заплатить за нее все свои деньги?

Хусейн скрежетал зубами, точно зверь пустыни. Ему хотелось уличить этого благочестивого ученого во лжи, в своекорыстии и, если угодно, в обычном мужском скотстве. А что, разве это не так?! Пожилой мужчина должен понимать, кто ему пара, и не должен зариться на двадцатилетнюю, у которой к тому же молодой возлюбленный. Если бы у него была совесть, он не стал бы отбивать Эльпи при помощи денег. Динары – это еще не любовь. Купленная благосклонность женщины ничего общего не имеет с подлинной любовью. А что, разве не так? Именно так!

Господин Хайям слушает Хусейна с таким равнодушием, что кажется, все это не касается его. Хаким присутствует здесь ради безопасности Эльпи – буйный меджнун способен натворить все, что угодно. Это во-первых. А во-вторых, так пожелала сама Эльпи: она настойчиво требовала этого. Ей не хотелось оставаться с глазу на глаз с Хусейном. Это ни к чему. Что было, то было, к прошлому нет возврата. Судьба повернулась к ней не спиною, а привлекательным лицом. Новый господин не заслуживает того, чтобы его огорчали. Ее мог купить любой мужлан в образе богатого купца. Великий бог соизволил послать ей этого господина, и Эльпи нечего сетовать на свое положение. Впрочем, уже привычное…

Господин Хайям не желает разговаривать с этим Хусейном. Ему претит объяснение с соперником. Любовь – дело двух сердец. Любовь – сугубо личное дело. И при чем тут третий? Нет ничего смешнее или трагичнее, чем объяснение двух мужчин относительно предмета их любви. Это унижает достоинство, сближает человека со зверем. Нет, в любовь двух сердец нечего вмешиваться.

– Ты грубо разорвал нашу любовь, – твердит Хусейн, зло поглядывая на Омара Хайяма.

А хаким молчит. Словно в рот воды набрал.

– Мы любим друг друга…

Молчит хаким, молчит и Эльпи. Она опустила глаза. Ей неприятен этот разговор. Может, она в чем-нибудь и повинна, но в чем? Ее купили по закону, она принадлежит по закону хозяину дома. Теперь уже ничем не поправишь этого. И надо ли что-нибудь исправлять? Кто она, в конце концов? Красивая игрушка в руках всевышнего, или судьбы, или богатых людей?

Эльпи спрашивает Хусейна:

– Скажи мне, что тебе надо?

Эта красивая молодая женщина спрашивает так, что вопрос ее не нуждается в ответе. Разве не ясно по тону ее, по сухо сложенным в короткую фразу словам, что все ею уже решено? Притом бесповоротно. Любовь уходит и приходит новая. Все в этом мире переменчиво. И в первую очередь любовь. Что есть любовь? Влечение души или плоти? Скорее души. Падшая женщина тоже способна любить. Не всякие деньги приносят любовь или нечто похожее на любовь. Все это объяснять Хусейну, молодому влюбленному, разъяренному меджнуну? Напрасный труд!.. Сколько ему лет? Двадцать пять? Разве мало, чтобы понять, что к чему?..

Брови ее, тонкие, как линии на бумаге, подняты высоко. Губы ее, пухлые, алые, созданные для сладких поцелуев, капризно надуты. Ресницы ее, такие длинные, загнутые кверху, замерли в красивой суровости. Пальцы ее рук, длинные как ивовые прутья, переплелись, и все десять длиннющих ногтей сверкают огнем ширазской краски. Высокая шея держит голову ровно и твердо – признак холодной настороженности. О чем спрашивать эту красавицу? Что требовать от нее? Какого ответа? Он написан, этот ответ, на лбу ее, белом и небольшом, на губах ее, он недвусмысленно сверкает в глазах Эльпи. Вся поза румийки говорит «нет». А меджнун все еще с надеждой гладит на нее!