Владилен Машковцев - Золотой цветок - одолень

— Нет, спасибо. Я сыт. Поужинал. Да и темно, вьюжно.

— Ничего, переночуешь у меня! — подал шубу Меркульев.

— Клянусь, атаман! Я не разобрал ни единой буковки! — рухнул на колени святой отец.

— Ба! Что с тобой, батюшка Лаврентий? Ты уже пьян?

— Малость выпимши. Я отосплюсь в храме. Я не пойду. Никуда.

— Ну, спи, — пожал плечами атаман. — Я заеду утром. Спокойной ночи!

Озадачена была поведением батюшки и Поганкина. Поп не блюдет интересы царя и патриарха. Надобно и на него подать донос.

Хомяк слепошарый! Даже читать не стал писульку. Выручил Зоиду купец Гурьев. Он внимательно выслушал доносительницу, взял письмо, спрятал его в ладанке.

— Завтра послы выедут с обозом. И поплывет мой донос в Москву престольную. Прочитает дьяк грамотку — возрадуется. Принесут мою писульку царю. И пожалует государь меня дворянством! — чавкала смачно Зоида, доедая блин.

В сенях кто-то зашумел, заскрипел половицами, опрокинул корчагу. Мокриша насторожилась, глянула вопросительно на Зоиду. А на сковородке дымился блин. Гунайка вытащил из-за пояса пистоль. Вошка открыл пинком кухонную дверь. В избу ворвалось морозное облако. Через порог шагнул Митяй Обжора. Он втащил волоком огромного мерзлого осетра. Митяй стряхнул снег с шапки на пол, сбросил зипун.

— Вот энто рыбина! Пуда четыре! — ахнул Вошка.

— Три таких же осетра я спрятал у себя в сарае, — отпыхивался Митяй.

— У кого спер? — повела плечом Зоида.

— У Хорунжего. Стайка у него дырявая. И кобеля нет во дворе.

— Садитесь ужинать. Выпейте по кружке вина.

— Спасибо, матушка-болярыня!

— Ешьте! Пейте, орлы мои!

Гунайка, Вошка и Митяй ели жадно и торопливо, хотя снеди было много. Зоида любила смотреть, как они рвут зубами мясо, глотают блины с икрой, набрасываются на хлеб, сало и осетрину. Егорка ел так же... За что же убил его Ермошка? Сынок ведь не знал, что гусляр-братец был дозорщиком. Почему Егорка побежал, начал отстреливаться?..

— Что там нового? — спросила Зоида, когда недоросли насытились, опьянели.

Митяй начал докладывать:

— У Емели Рябого персианка с дитем вместе замерзла в землянке. А он в шинке под столом спал, там тепло. У Гришки Злыдня все угорели, бабка, жена и дети.

— До смерти?

— Почернели, мертвые!

— А сам?

— Выполз, живой. И вот гляньте! — пошарил Митяй за пазухой и вытащил золотую ложку и божка индийского, искусно вырезанного из бивня слона.

— Где добыл?

— В хате у Ермошки. Глашка там одна, спит на печи. Схорон с динарами я у него не нашел. Весь подпол перекопал.

— А где Ермошка?

— Он у кузнеца. Крылья с Бориской новые ладит.

— Они же завтра утром уходят в Москву.

— Мабуть, к царю крылья повезут?

— Пора нам спать. Поздно, полночь уж. Идите отдохните, дворяне! — зевнула с нарочитой усталостью Зоида.

Гунайка, Вошка и Митяй засобирались по домам, надернули зипуны. Мокриша медлила. Хотелось ей остаться в теплой избе, спать на печке.

— И ты иди, — выпроводила ее хозяйка.

Девица поднялась обиженно, облачилась неторопливо. Стала раскланиваться:

— Шпокойной ночи, матушка-болярыня!

— Божка и хлебалку золотую возьми себе, Митяй. А то ты все мне тащишь. Обижаешь себя. А наша вервь справедлива. Я никогда не стану вас обирать. И дом свой завещать буду лучшему из вас! — поклонилась Зоида, прощаясь с учениками.

Когда подопечные разошлись, Поганкина оделась, взяла куль и выскользнула в буранную ночь. Вскоре она уже стояла тенью под дверями Ермошкиной избы. Перекрестилась и вошла с дрожью. Под иконой на кухне мерцал светильник. Глашка не может спать, в темноте. Начинает кричать. Горница была завалена крыльями, обклеенными и обшитыми полотном. Каких только не было там крыльев: и круглые, и прямоугольные, и как у летучих мышей... Все стены увешаны дорогими персидскими коврами, оружием витязей. Даже на полу ковры. Глашка посапывала на печке. Под головой у девчонки большая подушка с голубой шелковой наволочкой. А сама укрыта по привычке полушубком. Зоида взяла светильник, открыла подпол, спустилась по короткой и шаткой лесенке в сырой полумрак. В правом углу за бочкой с груздями увидела лопату. В погребе все было перекопано. Митяй искал схорон — золото.

«Сокровище у него под бочкой!» — подумала Поганкина.

С трудом откатила она кадушку, начала копать. Нет, земля мягкая. И здесь проверил Митяй. Где же спрятал Ермошка три тысячи золотых? Стены погреба желтые. Дом стоит на глине. Значит, можно выкопать пещерку в стене, а после замуровать. Так и есть: вот эта стена слишком гладка, здесь схорон!

Ларец вывалился после шести копков. Хозяин не потрудился закопать золото поосновательнее. Зоида обливалась холодным, липким потом, перекладывала золото горстями в мешок. Вылезла из подвала еле-еле, так бешено колотилось сердце. Казалось, что сейчас откроются двери и войдет Ермошка. Но слышался токмо вой метели. Не лаяли даже собаки в городке. Похитительница успокоилась чуточку. Заметила на полке берестяной туесок с порохом.

— Сожгу проклятое гнездо! — решила Зоида.

Она обсыпала порохом пол, вывела синюю дорожку к порогу. Жалко было добра. Какие ковры сгорят! Какая утварь! Но не было сил унести это богатство. Однако захватила в печурке золотую посуду. Сняла с ковра инкрустированный пистоль. Затолкнула в куль сверток коричневой мездры и цветастую шаль. Спящая на печке ордынка вскрикнула, подняла голову, посмотрела на непрошеную гостью.

— Придется зарубить сикушку, — глянула Зоида на топор в углу избы.

Но Глашка пробормотала что-то по-хайсацки, улеглась и снова уснула. Сквозь завывания пурги послышался лай кобелей. Кто-то в ночи идет по станице. А вдруг это возвращается домой Ермошка?

— Жадность не приведет к добру. Надобно скорее уходить. Господи, прости! — начала сыпать порох злоумышленница в сенях, пятясь к выходу.

Ветер чуть не задул светильник. Язычок пламени затрепыхался, едва устоял, выжил. Зоида подставила к огоньку опустевший берестяной туесок из-под пороха. Он полыхнул мгновенно, ударил в лицо поджигательницы жаром и искрящимся пламенем, выскользнул из рук. Поганкина выскочила на крыльцо, таща за собой волоком мешок с награбленным добром. Буран мгновенно погасил снежными вихрями затлевшие отрепья Зоиды. Она торопилась, спотыкалась и падала, пробираясь огородами к своему дому. Когда отбежала достаточно далеко, остановилась, оглянулась. Сквозь неистовую пляску снежных закрутов видно было иногда отчетливо, как полыхала Ермошкина изба оранжевым костром.

— Ты што не спишь, Груня?

— Что-то горит в станице, вижу зарево.

— Баня у кого-нибудь полыхает, спи.

— По тебе сердце обливается кровью.

— Я же не на войну иду. Мирным послом в Московию.