Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

Да, не одно солнце и не одна луна сопровождали гонцов. Далеко от Хивы свил свое воронье гнездо Туремурат-суфи. А свив, посчитал его неприступным, как убежище беркута. До него не долетит никто, он же долетит до кого захочет. Растил для этого орлиные крылья, цепкие когти, острый клюв: вонзится во врага — выклюет самое сердце.

Вотчина его была невеликой: селения вокруг Кунграда, несколько аулов у берегов Арала да одно становище каракалпаков, оторванное от Айдоса. Видел, однако, суфи свое царство большим. Руки раскидывал по всей степи и до Хивы мысленно добирался. Бог наградил его сердцем алчным, душой коварной. Желания мучили его, как мучит недуг обреченного. Не мог с ними совладать кунградский хаким и, видя, что заводят они его в топь, все шел и шел, упрямый, не отступая.

Нацелился хаким на род кунграда, на аул Айдоса. Сначала вонзил когти в братьев старшего бия, выклевал их сердца. Бросили они Айдоса, как бросают бессердечные, лишенные любви и верности. Настал черед самого Айдоса. Думал суфи, что одинокий, преданный братьями старший бий пойдет за Бегисом и Мыржыком и поцелует полу хакимова халата. Не пошел за братьями старший бий, не опустился на колени перед суфи. Стоял гордый и непреклонный. Когтями и клювом можно было лишь сломить его. И пустил когти в ход Туремурат-суфи. Оболгал Айдоса перед ханом через своих поДоспанных, бросил на него тень изменника и убийцы. Все сделал, чтобы разгневать властителя Хивы, заставить его если не казнить Айдоса, то хотя бы прогнать от себя, лишить степени старшего бия. Прогнав же из Хивы, направил бы тем самым Айдоса в Кунград. Куда еще податься опозоренному бию? Не бродить же по степи сиротой…

О закрытых перед Айдосом воротах дворца рассказал последний гонец:

— Прогнали каракалпакского бия из Хивы! Стража посмеялась над ним как над безумным.

Вот оно — осуществление желаний! — облегченно и злорадно вздохнул суфи, снимая с себя первую заботу. Теперь надо было ждать появления Айдоса в Кунграде. Придет, придет упрямый бий к суфи, станет его сообщником! Так думал суфи.

Он велел вызвать Бегиса и Мыржыка, чтобы братья могли встретиться здесь, во дворце кунградского хакима, и помириться на глазах суфи.

Айтмурат Краснолицый, тень и след хакима, знавший все и угадывающий все, не больно обрадовался повороту событий. Айдос не тот бычок, которого можно загнать в хлев и привязать к перекладине. Если и придет в хлев, то накинуть себе на шею веревку не даст. Краснолицый так и сказал суфи, когда тот распорядился вызвать Бегиса и Мыржыка для встречи со старшим бием.

— Остророгий этот Айдос.

— Обломаем рога, — ответил решительно суфи.

Краснолицый посмотрел на своего хозяина, увериться хотел, сможет ли тот одолеть Айдоса. Мал и тщедушен был Туремурат-суфи, не выходят такие на единоборство с богатырями. А старший бий — богатырь: высок, широкоплеч, мускулист.

— Рога-то, может, и обломаем, а в арбу не запряжем. Не привык в ярме ходить Айдос.

— Братья запрягут, — успокоил Краснолицего суфи. — Недруг в семье страшней недруга за околицей. У Бегиса и Мыржыка сил хватит и ярмо надеть на Айдоса, и в арбу запрячь. Он-то для них враг из врагов.

Хитроумен был суфи. И тайны души человеческой знал, по темным закоулкам ее бродил, как по собственному дому. Что для него мысли Бегиса и Мыржыка? Открытая дверь. Да и Айдос из таких же простаков. Прямиком идет, не чует за холмом пропасти.

— Ну, если братья возьмутся… — заколебался Айтмурат Краснолицый. — Они сильны, все племя Султангельды богатырское.

— Не руками впрягать надо Айдоса, — скривил в усмешке губы хаким. — Головой!

— О великий суфи! — вскинул руки Краснолицый. — Ваша мудрость достойна поклонения.

Так, соединяя удивление и надежду, радость и тревогу, суфи и его советник обговаривали все, что надо сделать для превращения старшего бия каракалпаков в упряжного быка. Один потирал руки, предвкушая скорую победу над Айдосом; другой подталкивал его к этой победе, одобряя каждый шаг. Долго длился разговор, и прекращать его не хотелось. Когда ешь баурса-ки и их еще много в котле, зачем останавливать руку…

Помешал приятному разговору слуга, заглянувший в комнату и объявивший, что прибыли Бегис и Мыржык, братья старшего бия.

— Э-э, — поморщился Краснолицый, — зачем это кизячья прибавка к курдючному салу? Они сами — старшие бий.

— Верно сказано, — кивнул неторопливо и важно Туремурат-суфи, — Зови старших биев Бегиса и Мыржыка.

Слуга распахнул дверь и, отстранившись почтительно, пропустил в мехмонхану Айдосовых братьев.

— Хо-о! Ангелы мои! — простер руки навстречу гостям суфи. — Если не увижу вас хоть день, печаль поселяется в моем беспокойном сердце. Проходите, ангелы мои. Опуститесь рядом с другом и наставником вашим.

Со склоненными головами, осторожно ступая по мягким коврам босыми ногами, братья приблизились к суфи, поцеловали полу его халата и сели рядом.

— Слышно ли что-нибудь о нашем добром отце Есенгельды? — спросил суфи. Глаза его при этом погрустнели, будто мучился он все это время тревогой за немощного старца, ради великого дела отправившегося в далекую Хиву.

— Вернулся, — ответил Мыржык. — Но вести привез нерадостные.

— Что так? — поднял удивленно брови суфи.

— Позвал все же к себе Айдоса хан.

Светлое лицо суфи потемнело. Под неистово белой чалмой оно показалось братьям черным. Не связанного? — прошептал суфи.

— Не связанного, — тоже тихо, словно повторяя что-то недозволенное и страшное, произнес Мыржык. — На коне и со стремянным, пастухом Доспаном.

— Может, во дворце свяжут, — не веря в то, что произносит, сказал Бегис. — Хан поставил виселицу на базарной площади.

— Не для Айдоса, — отбросил слова Бегиса суфи. — Казнит хан муллабачу, бедного юношу туркмена, поднявшего голос против бога. Айдос с небом в ладах… А если не в ладах, так никто о том не узнает. Вы же, ангелы мои, брата своего в богоотступничестве не обвините?

— Нет! — уверенно ответил Мыржык.

— Не-ет, — колеблясь, повторил Бегис.

— Значит, не о боге пойдет речь между Айдосом и ханом, — сказал суфи. — Речь пойдет о народе. Еще одну шкуру постарается содрать с несчастных каракалпаков хан. — Суфи изобразил на лице такую скорбь и такую муку, что нельзя было'не поверить в сострадание правителя Кунграда бедным каракалпакам. Он и пальцы свои, бледные и худые, приложил к краешкам глаз, будто остановил слезу, готовую скатиться на щеку. Была ли слеза, неведомо. Должна была быть, на то и поднята рука и проведена по векам. — Уж и не знаю, как помочь обездоленным, — растроганно произнес он. — Были бы рядом…

Мыржык, сам готовый расплакаться, поспешил успокоить хакима:

— Будут рядом… Еще двадцать джигитов покинули аул Айдоса… Гаснут очаги на земле старшего бия.