Даниил Мордовцев - Гроза двенадцатого года (сборник)

Ценные и столь положительные качества Императора Франца-Иосифа, его спокойствие, справедливость, точность и определенность суждения, та ровность душевных переживаний, никогда не изменявшая ему, — все это невольно внушало Русскому Императору чисто сыновнюю привязанность к нему. Впоследствии это чувство еще усилилось благодаря известной доле мистицизма, столь характерного для Александра; царь считал своего друга монархом но воле Господа, видел в нем представителя Божественной воли и Премудрости. Он преклонялся перед ним. Часто Императору Францу приходилось настойчиво бороться с личными желаниями Александра, и в таких случаях достаточно ему было высказать свою мысль и свой взгляд, чтобы остановить какое-нибудь решение Александра, совсем изменить его или умерить в основных чертах. Дружба царя к австрийскому Императору имела наибольшее влияние на него до конца его дней.

В частной жизни у Александра были самые простые вкусы, отличавшиеся, правда, большим изяществом. Он мало занимался наукой, и я никогда не замечал в нем интереса к какому-нибудь позитивному знанию. Среди изящных искусств его интересовала только архитектура. Близорукость и недостаток слуха мешали ему культивировать другие искусства, интерес к которым возможен только при наличности этих данных. Он любил кабинетную работу настолько, насколько она затрагивала вопросы политики и мистицизма. Его определенно не тянуло к делам просто административным, и если ему приходилось заниматься ими, то он всегда действовал под давлением какой-нибудь одной из политических теорий, которыми, он по странности своего характера, был всегда увлечен.

История административной работы в его царствование явно свидетельствует, как сильны и пагубны бывали такого рода давления.

К этим главным чертам характера Государя я еще сделаю некоторые пояснительные добавления на основании моего личного знакомства с ним. Это будет не лишним и как характеристика переживаемого тогда времени, и как подтверждение сделанных мною наблюдений над Государем.

Прежде всего я должен сказать, что трудно себе предстаиить, насколько разнились вообще вкусы Александра с направлением моих взглядов. Наши вкусы совершенно не сходились, — кроме разве в выборе наших общественных связей — и весьма вероятно, что не будь огромного общего интереса в разрешении некоторых вопросов, который нас сближал, ничто не могло бы столкнуть нас друг с другом и создать такия прочные и даже дружеские отношения. Я уже говорил выше, что я с Александром впервые встретился в Берлине в 1805 году. Александр приехал туда личным поборником и представителем австрийско-русского союза. Два человека, явившиеся защищать одно общее дело, невольно сходятся, какова бы ни была разница их положений.

Император любил разбирать и обсуждать важные политические вопросы и быть, таким образом, как он сам любил выражаться, министром у самого себя. С тех пор началось наше личное знакомство, перешедшее в тесную дружбу. В конце того же года был заключен мир между Австрией и Францией. Когда граф Стадион, бывший тогда посланником в С.-Петербурге, получал портфель министра иностранных дел, Александр пожелал, чтоб я занял место графа. По странному сцеплению обстоятельств, меня в то же время назначили посланником во Францию, Когда, семь лет спустя, я встретился с Александром на богемской границе, то он, явно держал себя со мною холоднее. Казалось, что Государь со свойственной ему мягкостью хотел подчеркнуть и упрекнуть меня в моем вероломстве.

Когда заключен был союз — тучи рассеялись, но наши личные отношения возобновились только после неудачи, постигшей союзников под Дрезденом, в первую половину войны. Может быть, возобновлению нашей дружбы невольно помогли мои ничем не увенчавшиеся старания, сообразно желаниям Императора Франца и фельдмаршала Шварценберга, помешать этой операции. Мо?кет быть, Александр оценил мою искренность при переговорах, шедших по этому вопросу, и верность выраженных мною опасений, по факт тот, что лед был сломан.

Несмотря на полнейшую противоположность наших взглядов по многим вопросам, несмотря на могущие произойти от этого конфликты, мы встречались с Государем каждый день во время кампании 1813 и 14-го годов, и ничто не нарушало установившейся между нами близости.

Редко можно было встретить между Монархом большой империи и главой кабинета другой такой же империи такие отношения, как были наши.

Все время, пока тянулась война, я каждый вечер проводил в обществе Государя. С восьми или девяти часов вечера мы до двенадцати ночи беседовали друг с другом с глазу на глаз. Мы затрагивали самые разнообразные темы: вопросы обыденной жизни, вопросы морали и политики, события дня. Мы обменивались мыслями, нисколько не стесняясь, и именно полная свобода придавала необыкновенную прелесть нашему общению.

Я никогда не скрывал правды от Александра, касалось ли это его лично или какого-нибудь принципиального вопроса. Мне постоянно приходилось с ним спорить по поводу его фантастических идей, которые он горячо защищал. Наши споры часто обострялись, — примером чему может послужить наше пребывание в Лангре, — но это не мешало нашей дружбе, которая оставалась так же искренна и правдива, как и рапыпе.

Когда мы были в Париже в 1814 году, например, нам приходилось очень часто спорить о том, какой волитшш должен был держаться Людовик XVIII. Тогда Государь был еще либерален и наши взгляды на возможность упрочения мира во Франции иод скипетром Бурбонов были диаметрально противоположны. После подписания в Париже мира я уехал в Англию одновременно с королем Прусским и Александром I. Наши отношения и там не изменились. Там часто меня ставили в очень неловкое положение недоразумения, возникавшие между Александром и тогдашним принцем-регентом Георгом IV. Я был в прекрасных отношениях с обоими, но, зная их постоянные стычки друг с другом, должен был лавировать между ними и мешать их взаимному недовольству перейти в открытую ссору. По правде сказать, виноватым почти всегда оказывался Александр, которого возбуждала постоянно великая княгиня Екатерина.

Она приехала в Великобританию за несколько недель до брата, и тогдашнее ее поведение, женщины, по существу, весьма достойной, так и осталось для меня загадкой.

Одной из главных причин ее приезда в Англию надо считать ее непременное желание расстроить брак принца Оранского с будущей наследницей Англии и посадить иа трон Голландии свою собственную сестру, но и эта, кстати сказать, удавшаяся ей причина вряд ли может служить оправданием странности ее поведения и настроения, влиявших и на Александра.

По этому поводу мне невольно вспоминается почти апекдо-тический случай с Александром, характеризующий его личность и странность его иногда просто необъяснимых поступков. Его Величество любил польстить видным представителям английской оппозиции. Как-то раз Государь попросил лорда Грея составить ему проект создания оппозиции в России. После аудиенции лорд Грей обратился ко мне за разъяснением по поводу сказанного Александром, что показалось ему неясным и непрактичным: «Разве царь, спросил Грей, собирается ввести в России парламент? Если да, — чего, конечно, я ему не посоветовал бы, — то вряд ли ему придется тогда заботиться об оппозиции, она и так будет».