Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон

Купец был рад: хорошо, что у них одинаковые мнения. Это очень хорошо! Ибо его величество Суппилулиуме имеет здесь и глаза и уши. Много глаз и ушей! И он будет слагать все услышанное от Тахуры и слышанное от других, имен которых купец не знает и никогда не узнает…

— А теперь скажи мне, Усерхет: вот письмо досталось писцам фараона.

— Так что же?

— Что скажут писцы?

— Они прочтут твое письмо.

— Это верно.

— Они скажут: вот купец, преданный торговым делам. Что еще скажут?

— Не знаю.

— А больше и ничего, Тахура! — Усерхет приложил ладони ко лбу, точно голова пылала от жара. Помедлил и сказал. — Я бы добавил нечто…

И замолчал. Купец не стал торопить его. Налил себе прохладной воды и прополоскал горло. Еще раз налил и снова прополоскал.

— Холодная вода полезна, — сказал он.

Усерхет продолжал молчать.

— Могу приписать, Усерхет. На свитке есть место.

— Да, да, Тахура…

И опять замолчал.

«…Этот лавочник умен. В Хаттушаше умеют находить людей. Неглупых. Преданных за большие деньги. Лавка приносит меньше прибыли Усерхету, чем золото, текущее к нему из Хаттушаша. Его величество Суппилулиуме не скупится на золото, если оно идет на пользу ему. Усерхет, несомненно, весьма умный и полезный человек…»

— Тахура, — проговорил лавочник, словно только что пробудился от глубокого сна. — Хочу посоветовать нечто. Если будешь согласен, то сделаешь приписку. А если нет, то скажешь мне об этом.

Купец кивнул в знак согласия.

— Если, прочитав твое письмо, его величество в Хаттушаше спросит: «А что случится с Кеми, если боги призовут к себе его фараона? Кто станет у кормила великого Кеми?» — что ответишь, Тахура?

Купец был поставлен в затруднительное положение…

«…Этот лавочник далеко смотрит. У него не глаза, а магические стекла, которые выплавляются в Джахи и способны показывать и увеличивать малозаметные вещи. Он прав, он трижды прав, этот лавочник!..»

— Усерхет, если предложишь ответ на этот вопрос, — я тотчас же припишу его.

Купец развернул свиток, достал с полочки чернильный прибор, заключенный в пенал из черного дерева. Лавочник сказал:

— Кийа объявлена соправительницей. Ты это знаешь, Тахура. Когда умирает правитель — случается многое. Часто — самое непредвиденное. Вместо подготовленного заранее правителя приходит другой. Царица Хатшепсут наследовала престол своего супруга. А как будет с Кийей?

Купец пожал плечами.

— Поэтому, Тахура, надо предусмотреть нечто. Что именно?.. Допустим, не Кийа. Так кто же? — Лавочник загнул большой палец на левой руке. — Первое: Семнех-ке-рэ может сесть на престол. Вполне может. Ну, а если не Семнех-ке-рэ? Кто же, если не он? Принц Тутанхатон? Возможно! Вот теперь и суди: Кийа, Семнех-ке-рэ, Тутанхатон… Я бы сказал так: эта женщина посильнее обоих мужчин. Я бы сказал больше: боги ошиблись, создав Кийю женщиной, а этих двух — мужчинами. Следовало бы — наоборот.

— Твоя мысль мне по душе, Усерхет.

И Тахура без дальних слов сделал в своем письме такую приписку:

«Купец, давший обещание купить все масло для умащения, сказал: „Если почему-либо я не куплю масло, то обяжу купить его своих помощников. Или жену, которая ведает моим хозяйством, или моих двух близких родственников. Они, правда, молоды, неопытны еще, однако надеюсь, что товар понравится и им“.

— Настоящий муж должен все предусмотреть, — сказал Тахура, довольный припиской. Потирая от удовольствия руки, он шумно прополоскал горло.

Лавочник молчал. Морщил лоб сверх меры: как всегда, Усерхет много и напряженно думал…

Его высочество Семнех-ке-рэ осторожно приоткрыл дверь. Комната казалась пустою. Было сумеречно в ней, неуютно. И он собирался было прикрыть дверь. Но его позвали. Это был ее голос.

Семнех-ке-рэ не сразу приметил Нефертити. Она сидела в углу. На высокой скамье. Ровная. Как на троне.

— Ты один? — спросила Нефертити.

— Один.

— А где Меритатон?

— У себя. Отдыхает. Как чувствуешь себя, твое величество?

— Я? — Нефертити скрестила руки на груди. Эдак энергично. — Откровенно?

— Если это не тяжело для твоего сердца.

— Как в гробнице, милый Семнех-ке-рэ.

— Как в гробнице? — повторил он. Он казался грустным, усталым, растерянным.

— Да.

Он не знал, что и сказать. Почему же как в гробнице? Живой человек никогда не должен закапывать себя прежде времени. Это только на радость врагам…

— Кому, Семнех-ке-рэ? Врагам?

— Да. Врагам.

— А где они?

Его высочество еще больше смутился. Теперь он в полумраке разглядел все: ее, высокий стул со спинкой, скамьи и погасшие светильники из алебастра. В маленькие, расположенные чуть ли не под потолком окна пробивался сине-фиолетовый вечерний свет. Точнее, это было небо сине-фиолетового цвета. А еще точнее — куски неба. По размеру окон, коих было три. Каждое окно — квадратное: три локтя на три.

Семнех-ке-рэ присел на скамью. Слева от ее величества. И он ответил на ее вопрос:

— Враги — это вчерашние друзья.

Она была бледная. Сосредоточенная. И бесконечно усталая. Будто долго-долго болела лихорадкой. Страшной и цепкой лихорадкой, которая выжимает из человека последние соки. Увы! — она осунулась, хотя и сохраняла прежнюю осанку. И даже состарилась. О, бог великий и милосердный, прекрасная Нефертити состарилась! Как не идет к ней это страшное слово! Состарилась за какой-нибудь месяц!

— Ты это хорошо сказал, Семнех-ке-рэ. Врагов надо искать среди близких друзей. Такова правда о власть предержащих. Разве может сделаться твоим кровным врагом какой-нибудь житель Та-Нетер или кто-нибудь из шарданов? Твои первые враги — твои помощники. Ежедневно принимающие пищу вместе с тобой и готовые на лесть сотни раз на день. Вот где надо врагов искать! Даже хетты ни причем! Разве они заперли меня в этих холодных покоях? Разве враги мои пришли из Митанни или Ретену? Или из Вавилона? Арамейцы — враги? Ливийцы или эфиопы?

Семнех-ке-рэ съежился. И шея его ушла куда-то в грудь. Великаном, правда, никогда не был. А тут он стал совсем небольшим. Маленьким. Малюсеньким.

— Как чувствуешь себя? — спросила Нефертити. — Я не видела тебя целых две недели.

— Плохо, — признался он.

— Почему плохо?

— А почему должно быть хорошо? Разве есть основания для радостей? Я не могу видеть эту женщину. А приходится!

Нефертити вздохнула:

— Я ей не завидую.

— У тебя душа тонкая и благородная.

— Нет.

— Что — нет?

— Не в душе дело. Я просто кое-чему научилась. Нагляделась. Кое-что уразумела. Наше счастье, что мы, люди, можем кое-чему поучиться. В отличие от холодных камней. И сказать по правде, мне даже жаль не себя. Даже совсем не жаль! Но дело великое, которому отдала бы жизнь, будет ли жить?