Марк Алданов - Повесть о смерти

Но хоть шесть недель?.. Хоть шесть дней?

Кто может гарантировать хотя бы один час? Люди, считающие себя здоровыми, могут умереть раньше вас. Но вы желаете знать правду… Вы должны составить завещанье сегодня же… Нельзя ждать до завтрашнего дня.

Бальзак поднял голову.

Значит мне остается шесть часов! — вскрикнул он с ужасом.

17 августа у Виктора Гюго был обед и прием. Стало известно, что Бальзак умирает. Несмотря на случавшиеся иногда раздоры, Гюго преклонялся перед автором «Человеческой комедии», как и тот преклонялся перед ним. Бросив своих гостей, поэт отправился на улицу Фортюнэ. Вернувшись, он записал, что видел. Эта страница, опубликованная через много лет, когда и его самого уже не было в живых, принадлежит к лучшему из всего им написанного. Гюго никого не обвинял. Он даже не пытался хоть намеком подчеркнуть одиночество, в котором умирал Бальзак.

Знаменитое имя посетителя отворяло двери. Горничная проводила его к умирающему.

«Я был в комнате Бальзака.

По средине комнаты стояла кровать… Бальзак лежал на ней, опустив голову на груду подушек. Поверх них лежали красные бархатные подушки, взятые со стоявшего в комнате дивана. Лицо у него было фиолетовое, почти черное, оно было наклонено вправо, не выбрито, седые волосы были коротко острижены, глаза были открыты, взгляд был неподвижный. Я смотрел на него в профиль. Он был похож на Императора.

По сторонам кровати стояли старуха-сиделка и слуга. Позади изголовья на столе горела свеча. Другая стояла у двери на комоде. На ночном столике была серебряная ваза.

Слуга и старуха молчали с выражением ужаса на лицах и слушали, как хрипит умирающий.

От постели шел нестерпимый смрад.

Я поднял одеяло, взял его за руку. Она была покрыта потом. Я пожал ее. Он не ответил на пожатие»…

Бальзак умер через несколько часов.

На его похоронах какой-то давным давно забытый министр сказал Виктору Гюго: «Это был почтенный человек». Гюго сердито ответил: «Это был гений».

КОНЕЦ

В не очень точном переводе: «Этот сон природы перед бурями — мы находим его подобие в дремоте общественного мнения в последние годы монархии».

«У него была та болезнь, природа которой ускользает от самого тщательного исследования. Но ее следствия хорошо известны: усталость от жизни, равнодушие к тому, что волнует громадное большинство людей, и общее чувство мрачной подавленности».

«Он никогда не сидел, когда можно было лежать, и никогда не стоял, когда можно было сидеть».

«Всё мое удовольствие в том, чтобы быть печальным. Но в сущности я, дорогой читатель, не знаю, что я такое: добр ли я или зол, умен или глуп. Зато я знаю отлично, что мне доставляет огорчение и что удовольствие, знаю, чего я желаю и что ненавижу».

«Бывают минуты, когда меня охватывает страх, что я проснусь старым, больным, не способным внушать какое бы то ни было чувство (это уже начинается). Тогда я схожу с ума. Гуляю в меланхолии по пустынным местам, проклиная жизнь и нашу отвратительную страну, — единственную, где можно жить… Я в этом году написал шестнадцать томов».

«Писателю все формы творчества, ему стрелы иронии, слово ласковое и изящное, падающее мягко, как снег на вершины холмов. Писателю все действующие лица, беспредельные дебри рассказа и выдумки. Ему все цветы, ему все шипы. Он надевает все одежды, проникает вглубь всех сердец, переживает все страсти, разгадывает все интересы».

Силы небесные, у меня была душа для скорби, дайте же мне душу для радости.

Генерал сказал, что в простом звуке нет красоты; красота только в гармоническом сочетании звуков. Я не согласился с этим мнением и упомянул о мягком и милом звуке прекрасного женского голоса. Джонсон. — Нет, сэр, если б такой звук издавала змея или жаба, вы нашли бы его безобразным.

…Отдых, потревоженный жизнью.

Они говорили о себе. Это всегда самый приятный и увлекательный разговор.

Ах! — сказал Конингсби, — я хотел бы быть великим человеком.

Любовь возникает при первом же взгляде на лицо, которое выражает одновременно в человеке нечто заслуживающее уважения и нечто вызывающее жалость.

«Было замечено умными мужчинами или женщинами, не помню, какими именно, что каждый человек обречен однажды в жизни влюбиться».

«Здесь-то она воздвигла свои воздушные замки»

«Одни происходят от Авеля, другие от Каина», — сказал в заключение каноник. — «А во мне смешанная кровь».

«Ничто не может заменить привязанность, деликатность, преданность женщины».

«Я умираю от жажды вблизи фонтана».

«Самая болезненная из всех операций, операция, которую обычно приходится выносить без анестезии, — Смерть».

«Нет денег, так нет денег. Но если с о в с е м нет денег!»

«Человеческий разум орган, не слишком исполненный достоинства, и не вижу, как мы можем им пользоваться искренно, если не посредством эклектизма».

В дурном и неточном переводе Г. Данилевского: «Я перед тобой, о, вечности равенство! — У полных тайны врат… — Возьми свою росписку на блаженство: — Она цела — не знал я совершенства; — Возьми ее назад… — „В иной стране — отдай мне твою младость — Я расплачусь с тобой; — Порукой мне моих обетов сладость!“ — Я взял обет — и отдал жизни радость — Ей до страны иной. — „Отдай мне всё, что есть в тебе святова, — Лауру — страсть твою; — За гробом скорбь я уврачую снова!“ — И сердце я рассек и — и из больнова — Ей вырвал страсть мою».

Так Бальзак называет гадалку. Перевести почти невозможно.

«Спуститься к мертвым более коротким путем».

«Не знаю, что такое вечная жизнь, но эта — дурная шутка».

«Познавать, открывать, сообщать — такова судьба ученого».

Для того, чтобы мое сердце открылось, существуете только вы и боги.

«Ты взял мечты — ты принял награжденье, — Ты веру взял — она твой клад». (Перевод Г. Данилевского).