Милий Езерский - Конец республики

Прошелся по таблинуму, прилег на ложе. Зажав по привычке в кулаке бороду, он думал. Сколько событий, а в итоге все же у власти — аристократы. Разве не прибывают каждый день помпеянцы? Во главе республики находится он, консул Антоний, но почему никто не желает помочь ему в государственных делах? Децим Брут и другие отправились в свои провинции, сенаторы — в виллы, и даже Цицерон поспешил уехать в Путеолы. Было ясно, что аристократия не может управлять республикой, а цезарьянцы, оставшиеся без вождя, способны только на беспорядки. И, действительно, мятежная толпа бесчинствует, а Герофил требует отомстить за диктатора.

— Пусть умрут злодеи, — шепнул Антоний, — а потом…

Кликнул раба и, надев тогу и белую обувь, вышел на улицу. Впереди него шли с красными поясами двенадцать ликторов, неся на левом плече березовые прутья, связанные красным ремнем, и поддерживая их левой рукою. Толпы расступались. Антоний видел квиритов, детей и девушек в разноцветных одеждах, вольноотпущенников у своих лавок, плебеев, рабов и невольниц; проплывали лектики с гетерами и знатными чужеземками, слышал восклицания: «Друг и коллега Цезаря!» — и, не оглядываясь, продолжал путь.

На форуме остановился перед алтарем, воздвигнутым Цезарю Герофилом; здесь совершались обеты, жертвоприношения, молитвы, разрешались споры.

— Клянусь Цезарем! — сказал стоявший в стороне ремесленник. — Если Герофил не уничтожит убийц, мы сами отправимся к ним в гости!

— Ходили к ним не раз, — усмехнулся бородатый кузнец, — да они не очень гостеприимны. Взгляни, — указал он на синяк, расплывшийся под глазом, — вот они угостили нас!

— А ты так и ушел? — презрительно сказал ремесленник и плюнул. — Не забывай, что Цезарь сопутствует тем, кто мстит за него…

— Поэтому мы и пошли. А злодеи встретили нас стрелами и камнями!

Антоний, обходя форумы и улицы, видел возбужденные толпы граждан. На рыбном рынке ветераны напали па двух всадников и опрокинули их лектики; избитые богачи едва спаслись. На одной улице гладиаторы оскорбили матрон и сорвали с них одежды; толпа окружила полунагих женщин и забросала их грязью. У городской лаватрины ветераны потешались над лысым сенатором, напяливая ему мешок на голову.

— Был один лысый — это наш вождь и бог! — кричали они. — Больше лысых не должно быть!

При виде консула, предшествуемого ликторами, мятежный плебс оставлял свои жертвы, и Антоний принимал благодарность от вырученных из беды нобилей с видом человека, враждебно настроенного к цезарьянцам.

Подойдя к храму Теллуры, возле которого находился его дворец, он услышал крики Фульвии и увидел ее, растрепанную, разъяренную, среди пьяной толпы. Им овладело бешенство. Растолкав людей, он бросился к жене, пытаясь взять ее под свою защиту, но коренастый старик оттолкнул его с такой силой, что Антоний едва не упал.

— Презренный богач! — вскричал старик, угрожая ему палкою. — Знаешь ли, кто перед тобою? Сам Марий, вождь плебеев! Клянусь Цезарем, я привык не щадить его врагов, и если сам консул бездействует…

— Разве не видишь, Герофил, что перед тобою консул? — ответил Антоний.

— Не верю, — упрямо возразил старик, — Антоний был друг Цезаря, а друг обязан отомстить убийцам. — И возвысил голос: — Если ты действительно Антоний, то почему предаешь Цезаря?

Антоний обратился к ликторам и приказал схватить Герофила.

— Не тронь его! — закричала толпа, надвигаясь на консула.

Однако Антоний не смутился, решив перекричать усилившийся ропот. Подняв руку, он возгласил:

— Квириты, Герофил был уже однажды изгнан Цезарем, который не любил обманщиков; этот коновал, самозваный племянник Мария, дурачит вас, и теперь — клянусь Цезарем! — понесет заслуженную кару.

Герофил вырвался из рук ликторов и бросился бежать, но ликторы настигли его на углу улицы. Защищаясь, коновал ударил ножом одного ликтора.

Антоний видел борьбу. Лицо его было гневно. Фульвия дотронулась до его руки.

— Казни злодея, — шепнула она, — он посягнул на мою честь.

Антоний, не колеблясь, обратился к толпе:

— Квириты, подлый самозванец оскорбил супругу консула, друга Цезаря, нашего отца. И голос императора говорит мне: «Казни его!»

Суеверная толпа безмолвствовала. Только два-три возгласа поднялись в защиту Герофила.

Ликторы привели связанного старика. Проклиная Антония, он кричал о любовных похождениях Фульвии с Долабеллой, называл Антония предателем дела Цезаря. Обращаясь к толпе, он злобно спрашивал:

— Что же вы молчите, трусы? Консула испугались? Пьяница и сладострастник ведет на казнь Мария, и народ молчит? О, боги! вы видите, как низко пали эти продажные твари!..

— Замолчи! — вскричал Антоний и нанес ему кулаком сильный удар.

Герофил упал навзничь. Его подняли; из носа и рассеченной губы старика стекала кровь по подбородку.

— Сбросить злодея с Тарпейской скалы, — повелел Антоний.

Толпа зашумела, бросилась к ликторам. Подоспели братья Гай и Люций, стали уговаривать народ не выступать против консула. И, когда Герофил был уведен, Антоний обратился к братьям:

— Люций, отведи Фульвию домой, а ты, Гай, возьми ветеранов и обойди город. Приказываю рабов-бунтовщиков распинать, а мятежных вольноотпущенников сбрасывать с Тарпейской скалы.

С этого дня Антоний еще больше сблизился с аристократами. Поручив Лепиду вести переговоры о мире с Секстом Помпеем, он думал, что с ним возможна дружба. «Секст поможет мне в достижении намеченных целей, стоит только обещать ему хотя бы частицу власти и полное возвращение отнятых отцовских имений»…

Однако сын Помпея не доверял Антонию. Кто такой был Антоний? Ярый приверженец Цезаря, враг республиканцев, противник аристократов, то есть муж, убежденный в правильности пути, избранного Цезарем. И если диктатор погиб, то не Антоний ли будет продолжать его дело, добиваясь диадемы?

Трудность борьбы была очевидна: Брут и Кассий — перебежчики из лагеря Помпея в лагерь Цезаря, и доверять им не приходилось: притом Брут, более философ, чем вождь, казался Сексту ничтожеством, и, если бы не смелый и твердый в решениях Кассий, ничего бы у заговорщиков не вышло. Так думал Секст, колеблясь между союзом с Брутом и Антонием: Бруту он не верил, как изменнику дела Помпея Великого, а Антония считал волком, надевшим овечью шкуру.

Секст ответил Антонию, что готов сложить оружие, если ему возвратят имущество отца и если полководцы откажутся от начальствования над своими легионами.

Антоний понял намек. От соглядатаев, следивших за Цицероном, он знал, что оратор надеялся на Секста, как па восстановителя свободы, — «Пока существуют республиканские легионы — не все еще потеряно», — мечтал оратор.