Борис Тумасов - Лжедмитрий II: Исторический роман

— Ноне тоже, слышь, князь Григорий Константинович, слух идет, жив-де царь Дмитрий. Мужики от такой вести душой воспрянули.

— За слова энти смоленского воеводу Петра Шереметева за стрелецким доглядом увезли. Слыхивал?

— Я что, князь Григорий Константинович, люд всякое болтает. А язык, известное дело, без костей.

— Болтунам языки рви, воевода.

— Надобно.

Волконский поднялся.

— Прости, Ефим Вахромеевич, подъем у меня ранний, дорога, сам ведаешь, не ближняя…

А холоп Федька Берсень доплелся до избы, всю ночь глаз не сомкнул. Спина огнем жгла, лишь к утру слегка полегчало.

Отыскал Берсень торбу холщовую, сложил немудреные пожитки, топор за поясок сунул, вышел во двор. Занималась заря. Тихо, тепло, Можайск в сонной дреме. Федька шел поросшей травой улицей. Поравнявшись с усадьбой воеводы, поднял кулак, погрозил на темные окна воеводских хором.

— Погоди, ужо сочтемся.

За городом свернул с дороги к лесу.

Стольник Михайло Молчанов мнил себя удачливым. Да и было отчего. Немногим сторонникам самозванца удалось в ту ночь спастись. Многие паны вельможные полегли в Москве от топоров и дубин московского люда.

Как тать бежал Михайло из Москвы. Таясь, пробирался до самого российского рубежа и только в Сандомире вздохнул облегченно.

Привез Молчанов в Сандомирский замок Юрия Мнишека печальное известие о боярском заговоре, поведал, как избивали вельможных панов московские люди. О судьбе Дмитрия Михайло говорил туманно: жив ли, нет, ему, Молчанову, не ведомо, а вот о воеводе Юрии Мнишеке и царице Марине рассказал, что схвачены они людьми Василия Шуйского и содержатся за крепким караулом. Обиды им чинят, унижают всяко.

Стольнику Молчанову хозяйка-воеводша отвела угловую комнату замка. День Михайло начинал с чтения латинских книг. Потом, уединившись, принимал беглых русских дворян. Они именовали себя слугами царя Дмитрия, пострадавшими от Василия Шуйского. Беседы велись тайные, подчас долгие, после чего некоторые из дворян отправлялись за рубеж, в Московию.

Вечерами Молчанов прогуливался в саду с воеводшей. Стройный, темноволосый, в кафтане синего тонкого сукна и в красной шелковой рубахе, он явно нравился хозяйке замка. Стольник говорил по-польски чисто, иногда пересыпал речь латинскими словам, поглядывая на молодящуюся воеводшу бесстыжими зелеными глазами. От прежнего растерявшегося стольника, каким Михайло предстал в Сандомире, не осталось и следа.

Недели две минуло, и он уже уверял хозяйку, что скоро она услышит о царе Дмитрии, а с ним объявятся и воевода Юрий и Марина. А в подтверждение своих слов показал воеводше печать государства Российского.

— Мне ее царь Дмитрий вручил…

К концу месяца Молчанов сказал хозяйке:

— Премного благодарствую за приют, ясновельможная пани, однако надлежит мне перебраться в Варшаву и искать встречи с королем Сигизмундом.

Сейм был как сейм, чванливый и задиристый. Паны вели себя шумно, бранились, хватались за сабли. Одни тянули сторону Яна Потоцкого и литовского гетмана Ходкевича, другие — канцлера Сапеги и коронного гетмана Жолневского.

На сейме паны кричали:

— Скликать посполито рушение!

— Покарать московитов!

Поджарый, франтоватый Ходкевич наскакивал на краснощекого, пропахшего сивухой Жолневского.

— Але, пан коронный гонор растерял, на коня не сядет? — Повернулся к Сигизмунду, потряс руками: — Твое слово, король, и мы приведем наши хоругви в Москву!

Гетман Жолневский раскраснелся, дышит сипло:

— Чертов литвин, ты вояк известный, первому казаку зад покажешь!

Но вот поднялся дородный и важный канцлер Лев Сапега, заговорил неторопливо:

— Панове, не надо брани, повременим до поры. Еще не наш час. — И пригладил пышные усы.

Сигизмунд прислушивался к Сапеге. Он считал его своим первым советчиком. Перед сеймом канцлер сказал королю: «Ваше величество, смею вас уверить, царь Шуйский имеет врагов и быть смуте на Руси».

Сигизмунд кивнул Сапеге. На самом деле, канцлер говорит истину. Разве не прав оказался он с самозванцем? Не убей бояре Лжедмитрия, и Речь Посполитая имела бы Смоленск и северские города, а церковь римская — Унию. Самозванец был верным слугой королевства.

Голос Сапеги ненадолго вернул Сигизмунда к делам сейма.

— С вами вельможные панове, — канцлер слегка поклонился Потоцкому и Жолневскому, — я согласен. От царя московитов мы потребуем выдачи воеводы Мнишека и тех шляхтичей, каких не убили холопы.

Дряхлый пан Микульский продребезжал:

— Злотые за позор!

— Вельможный пан, московиты уплатят Речи Посполитой столько злотых, сколько укажет король.

Кончики стрельчатых королевских усов дрогнули. Сигизмунд понимал, канцлер говорит для успокоения сейма. Получить с московитов злотые — все равно что омолодить пана Микульского.

При таком сравнении король улыбнулся.

Как-то Сигизмунд сказал Сапеге, если бы он, король, послал на Москву посполито рушение, то потребовал сделать царем на Руси своего сына Владислава. На что канцлер возразил: Московия покуда сильна и Владислава не только в Москву, но и к Смоленску не допустят…

Умен литовский канцлер Лев Сапега и хитер, как старый лис. Едва Михайло Молчанов пересек рубеж и нашел пристанище в Сандомирском замке, как Сапега уже все знал о нем. Стольник-московит, по всему, непростой. Слух есть: из Москвы бежал, печать царскую прихватил. Того Молчанова надобно к рукам прибрать…

Через дворецкого воеводы Мнишека канцлер был осведомлен о всех связях Молчанова в Сандомире, кто приезжал к нему из-за рубежа, с кем и какие тайные разговоры велись.

Понял Сапега, от Михаилы Молчанова и его сторонников потянутся на Русь нити к новой смуте в московском царстве.

Путивльский воевода. Мужики комарицкие. Москва людная

День у путивльского воеводы Григория Петровича Шаховского начинается спозаранку. С петухами встает князь. В теплую пору моется родниковой водой, зимой растирается докрасна снегом. Воевода потянулся с хрустом, выскочил на крыльцо без рубахи. Широкоскулый, крепкий, тугие мышцы играют, подставил спину челядину. Тот полил из бадейки. Воевода умывался, отфыркиваясь, наслаждался жизнью.

— Окати, Микишка, не жалей воды.

Микишка-челядин, как и князь, к сорока подбирается, подал Шаховскому льняной рушник, Григорий Петрович растирался долго. Потом спросил:

— Что, гость еще почивает? Горазд князь Василий!

Натянув просторную шелковую рубаху, не спеша обошел двор. Хоромы у путивльского воеводы хоть и бревенчатые, однако богатые, светлые, о двух ярусах, слюдяными оконцами поблескивают. На подворье конюшня и хлев, псарня и голубятня, амбары и клети вдосталь добром набиты.