Наталья Иртенина - Нестор-летописец

— Тебе что за дело? — рассердился Душило и поднял корчагу, чтобы стукнуть о стол.

— Тихо-тихо. — Домагост перехватил корчагу и убрал подальше. — Сильно зашибчив ты, как я погляжу. Слыхал я про твою беду. Могу помочь.

Душило взял его за ворот одной рукой и подтянул к себе. Дохнул кисло-медвяным духом, отчего Домагост Мирошкич перестал жевать и недовольно скукожил физиономию.

— Товар найдешь?

— Найти не найду, а так, подсказать могу.

Душило отпустил его и молча ждал продолжения.

— Клин клином вышибают! — сообщил Домагост, наклонясь ближе. — Колдовством товар пропал, колдовством и возвращать надо.

Душило подумал.

— Попы не велят. Сказано в Писании — чародеев предавать смерти.

— А ты им не говори. Если колдун найдет твой товар, то за что тебе предавать его смерти? — хитро прищурился Домагост. — А если не найдет, тогда можешь прибить. Так и так — все довольны.

— Не все, — веско молвил Душило. — Если не найдет, я буду недоволен.

— Я тоже, — согласился новгородец.

— А ты-то с чего?

— Так ведь если товар найдется, ты мне из него четверть отдашь. За хорошую подсказку, — быстро добавил Домагост, видя, как набрякли гневом глаза храбра. — За очень хорошую.

Душило медленно поднялся и навис над ним, как мытарь над должником, упершись ладонями в стол.

— Я ведь еще не все рассказал, — торопливо уточнил новгородец, ужавшись и покраснев рыхлым носом. — Это не вся подсказка.

Так же медленно храбр опустился на скамью, не сводя лютого взора с пройдошливого купца.

— По рукам? — спросил Домагост Мирошкич, расправляя плечи.

— Черт тебя забодай, — от души пожелал храбр. — Согласен.

Новгородец широко улыбнулся и щелкнул в сторону пальцами. В тот же миг возле стола возникли двое корявых на вид простолюдинов. У одного рожа в красных буграх-просянках, у второго птичий нос и глаза смотрят в разные стороны.

— Послухи, — кивнул на них Домагост. — Если забудешь, они подтвердят уговор.

— Если твой колдун найдет мой товар, я отдам тебе четверть от него, — повторил Душило для послухов.

— Слышали? — спросил их купец.

Те согласно качнули головами и исчезли с глаз долой. Домагост, довольный собой, снова хрустнул орехом.

— Полдела, считай, сделано.

Душило поднял брови.

— Ах да, — спохватился Домагост. — Колдун. Не сомневайся, ему твое добро отыскать — что горшок каши съесть. К нему из Новгорода многие наведываются. Значит, так. Поедешь вдоль Волхова к Ладоге, верст восемь от Новгорода. Набредешь на селище, у нас его зовут Хутынь, а у колбягов — Руска. Там на отшибе, возле леса, живет колдун. Он из чуди, на нашей молви говорит худо, зато хорошо понимает. Дай ему пару кун, а дальше жди. И я подожду.

— Это все?

— Все.

— И за это — четверть?

— Ну начина-ается! — скривился Домагост, выплюнув скорлупу. — Вот так всегда. Никакой благодарности. А я ведь первый и единственный, кто к тебе жалость проявил!

Храбр растянул в улыбке половину рта и похлопал новгородца по щеке.

— Так, говоришь, могу придушить того колдуна, ежели товар не сыщет?

Домагост напрягся, деревянно улыбаясь в ответ.

— А с тобой мне тогда что сделать? — закончил Душило.

Он положил руки на стол, голову на руки и мгновенно заснул, выпустив на волю раскатистый храп.

…Дорога была широкой, плотно укатанной, не один санный обоз прошел по ней за зиму. По сторонам высились сугробы в пояс человеку. Снег искрил, будто россыпь самоцветов. Тянуло побарахтаться в нем по-щенячьи, увязнуть по самые уши и хохотать до икотки. Душило усмехнулся. Вспомнились дитячьи года. В Киеве и Чернигове, конечно, таких сугробов не наваливает. Но на снежных баб и там снега хватает. На исходе зимы налепят их и, не дожидаясь весеннего солнца, бегают вокруг с огнем на длинных палках, опаляют снежные чучела, чтоб быстрее уходила стужа. Сейчас как раз самое время — середина лютеня, последнего месяца зимы. Скоро станут прощаться с ней, звать Ярилу. Весело будет. А потом брюхо на ремень и зубы на полку. Но это у христиан. Им положено по весне облегчать плоть, чтоб душа отрывалась от нее и уносилась на седьмое небо. Ну или на первое, у кого как.

Душило постился Великим постом лишь однажды. Да и то вышло ни то ни се, с серединки на половинку. Не храбрское это дело — затягивать пояс на брюхе. Душа у княжьего дружинника всегда должна быть на месте, а не в небесах, и с плотью иметь самые добрые отношения. И поп из Богородицы Десятинной то же самое ему сказал: ты, говорит, постись умом, а не телом. Как так? — спросил Душило. Имей помыслы чистые и возвышенные, трудись Христа ради и во благо Руси, ответил тогда поп. Вот и будет самый настоящий храбрский пост.

А теперь что? — думал Душило. Хоть и не бывают храбры бывшими, но служит он теперь не князю и не Руси. Себе служит. А что это за служба — себе? Не служба, а так, обслуживанье. Вроде холопьего дела. Да еще с колдовством в придачу, это уже совсем не Христа ради. Опять получается ни то ни се: крест на шее висит, и старых богов Душило не уважает, однако к Христу задом поворачивается.

Да оно и понятно: к новому Богу еще толком присмотреться не успел. Все дела да заботы. Вот в порубе было время, да. Но туда Христос не заглядывал — темно там и не прибрано. Чай, не церковь, а мыши не попы, с ними по душам не поговоришь. Вот говорят, Христос со всех людей грехи разом снял — злобу всякую, поклепы и обманы, душегубства и татьбу. А как снял? Тяжелый, верно, груз набрался. Под его немалым весом Христос под землю ушел, во ад. Как в сказках — сперва по колено, потом по грудь, затем целиком. Там эту тяжесть с себя скинул, у прародителей с загривков мешки с грехами поснимал и вывел всех на небо. И получилась Пасха. Теперь к ней каждый год все, кто надел крест, сбрасывают с себя свои мешки с грехами. И в небо глядят — когда уже можно будет туда попасть и сколько еще тяжких мешков придется для этого сбросить с плеч?

Душило остановил коня и поднял ладонь к глазам, чтобы небо не слепило. Далеко справа тянулась темная полоса леса. Слева льдисто посверкивал мерзлый Волхов. Впереди, в полутора верстах по чистому полю, над рекой стояли прямые дымы от изб — показалось селище.

— А ну как заколдует нас тот колдун? — поежился в седле холоп Потапка. — Вдруг не понравимся ему? Кто ее знает, чудь эту.

— Ты бы рожу с утра вымыл, — сказал Душило, — тогда бы и понравился ему. А так точно тебя заколдует.

Он тронул коня. Потапка отстал — спрыгнул в сугроб и свирепо, до малинового румянца, натерся снегом.

— Вот сбегу, — бормотал он, — непременно сбегу. К колбягам подамся. Ищи тогда свищи. Не найдешь.

Подъехав к жилью, Душило взял правее, к лесу, вдоль поскотины. Селение было небольшим, в десяток изб, утопавших в снегу чуть не по самые застрехи. Посреди него стояло большое, длинное строение, обнесенное тыном и похожее на постоялый двор. Видно, проезжие торговые гости были здесь часты.