Иван Ефремов - Таис Афинская

Она с интересом слушала Александра, время от времени возражая или соглашаясь. Птолемей, слегка ревнуя, впервые видел своего друга-царевича столь увлеченным.

Гефестион овладел тонкими руками Наннион, обучая ее халкидикской игре пальцев – три и пять. Птолемей, глядя на Таис, не мог сосредоточиться на разговоре. Он раза два нетерпеливо передернул плечами. Заметив это, Таис улыбнулась, устремляя на него сузившиеся смешливые глаза.

– Она сейчас придет, не томись, морской человек.

– Кто? – буркнул Птолемей.

– Богиня, светловолосая и светлоокая, такая, о которой ты мечтал на берегу у Халипедона.

Птолемей собрался возразить, но тут в комнату ворвалась высокая девушка в красно-золотом химатионе, принеся с собой запах солнечного ветра и магнолии. Она двигалось с особой стремительностью, которую утонченные любители могли назвать чересчур сильной в сравнении со змеиными движениями египетских и азиатских арфисток. Мужчины дружно приветствовали ее к общему удивлению, невозмутимый Неарх покинул свою скамью в теневом углу комнаты.

– Эгесихора, спартанка, моя лучшая подруга, – коротко объявила Таис, метнув косой взгляд на Птолемея.

– Эгесихора, песня в пути, – задумчиво сказал Александр. – Вот случай, когда лаконское произношение красивее аттического.

– А мы не считаем аттический говор очень красивым, – сказала спартанка, – они придыхают в начале слова, как азиаты, мы же говорим открыто.

– И сами открытые и прекрасные, – воскликнул Неарх.

Александр, Птолемей и Гефестион переглянулись.

– Я понимаю имя подруги как «Ведущая танец», – сказала Таис, – оно лучше соответствует лакедемонянке.

– Я больше люблю песню, чем танец! – сказал Александр.

– Тогда ты не будешь счастлив с нами, женщинами, – ответила Таис, и македонский царевич нахмурился.

– Странная дружба спартанки и афинянки, – сказал он. – Спартанцы считают афинянок безмозглыми куклами, полурабынями, запертыми в домах, как на Востоке, без всякого понимания дел мужа. Афинянки же называют лакедемонянок похотливыми женами легкого поведения, плодящими тупых воинов.

– И оба мнения совершенно ошибочны, – засмеялась Таис.

Эгесихора молча улыбалась, в самом деле похожая на богиню. Широкая грудь, разворот прямых плеч и очень прямая посадка крепкой головы придавали ей осанку коры Эрехтейона, когда она становилась серьезной. Но брызжущее веселостью и молодым задором лицо ее быстро менялось.

К удивлению Таис, не Птолемей, а Неарх был сражен лаконской красавицей.

Необыкновенно простую еду подала рабыня. Чаши для вина и воды, изукрашенные черными и белыми полосами, напоминали ценившуюся дороже золота древнюю посуду Крита.

– Разве афиняне едят как тессалийцы? – спросил Неарх, слегка плеснув из своей чаши богами поднеся ее Эгесихоре.

– Я афинянка только наполовину, – ответила Таис, – моя мать была этеокритянкой древнего рода, бежавшей от пиратов на остров Теру под покровительство Спарты. Там в Эмборионе она встретилась с отцом и родилась я, но…

– Эпигамии не было между родителями, и брак был недействительным, – докончил Неарх, – вот почему у тебя столь древнее имя.

– И я не стала «быков приносящей» невестой, а попала в школу гетер храма Афродиты Коринфской.

– И сделалась славой Афин! – вскричал Птолемей, поднимая свою чашу.

– А Эгесихора? – спросил Неарх.

– Я старше Таис. История моей жизни прошла следом змеи, не для каждого любопытного, – презрительно сказала спартанка.

– Теперь я знаю, почему ты какая-то особенная, – сказал Птолемей, – по образу настоящая дочь Крита!

Неарх коротко и недобро засмеялся.

– Что ты знаешь о Крите, македонец. Крит – гнездовье пиратов, пришельцев со всех концов Эллады, Ионии, Сицилии и Финикии. Сброд разрушил и вытоптал страну, уничтожил древнюю славу детей Миноса.

– Говоря о Крите, я имел в сердце именно великолепный народ – морских владык, давно ушедший в царство теней.

– И ты прав, Неарх, сказав, что перед нами тессалийская еда, – вмешался Александр, – если верно то, что критяне родичи тессалийцев, а те – пеласгов, как писал Геродот.

– Но критяне – повелители моря, а тессалийцы – конный народ, – возразил Неарх.

– Но не кочевой, они кормящие коней земледельцы, – вдруг сказала Таис, – поэты издавна воспевали «холмную Фтию Эллады, славную жен красотою»…

– И гремящими от конского бега равнинами, – добавил Александр.

– Потомки повелителей моря, по-моему, – спартанцы, – Неарх бросил взгляд на Эгесихору.

– Только по законам, Неарх! Взгляни на золотые волосы Эгесихоры, – где тут Крит?

– Что касается моря, то я видел критянку, купавшуюся в бурю, когда ни одна другая женщина не посмела бы, – сказал Птолемей.

– А кто видел Таис верхом на лошади, тот видел амазонку, – сказала Эгесихора.

– Поэт Алкман, спартанец, сравнивал лакейских девушек с энетийскими лошадьми, – рассмеялся Гефестион, уже вливший в себя немало вкусного черно-синего вина.

– Тот, кто воспевает их красоту, когда они идут с танцами и пением приносить жертву богине, нагие, с распущенными волосами, подобными густым гривам золотисто-рыжих пафлагонских кобыл, – ответила Эгесихора.

– Вы обе много знаете! – воскликнул Александр.

– Их профессия – они продают не только Эрос, но и знания, воспитанность, искусство И красоту чувств, – сказал с видом знатока Гефестион. – Знаете ли вы, – поддразнил Гефестион, – что такое гетера высшего круга в самом высоком городе искусств и поэзии во всей Ойкумене? Образованнейшая из образованных, искуснейшая танцовщица, чтица, вдохновительница художников и поэтов, с неотразимым обаянием женственной прелести… вот что такое Эгесихора!

– А Таис? – прервал Птолемей.

– В семнадцать лет она знаменитость. В Афинах это выше многих великих полководцев, владык и философов окрестных стран. И нельзя стать ею, если не одарят боги вещим сердцем, кому с детства открыты чувства и сущность людей, тонкие ощущения и знание истинной красоты, гораздо более глубокое, чем у большинства людей…

– Ты говоришь о ней как о богине, – сказал Неарх, недовольный тем, что Гефестион расценил спартанку ниже Таис, – смотри, она сама себя не чувствует такой…

– Это и есть верный признак душевной высоты, – вдруг сказал Александр и задумался, – …длинные гривы… – Слова спартанки пробудили его тоску о черном белолобом Букефале. – Здесь афиняне режут гриву своим лошадям, чтобы она торчала щеткой, как на шлеме.

– Для того чтобы лошади не соперничали с афинянками, среди которых мало густоволосых, – пошутила Эгесихора.

– Тебе хорошо говорить, – вдруг вмешалась молчавшая до сих пор Наннион, – когда волосы спартанок вошли в поговорку, так же как их свобода.