Алексей Румянцев - Я видел Сусанина
- Название:Я видел Сусанина
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Верхне-Волжское книжное издательство
- Год:1968
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Ваша оценка:
Алексей Румянцев - Я видел Сусанина краткое содержание
Я видел Сусанина - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За березовым светлым рядком, где по луговине вьется-искрится жемчужная змейка-речка, сбились в теснящую кучу пять — семь бревенчатых строений над берегом. Хутор не хутор, а и деревней как-то неловко назвать. Соломенные хохлатые крыши, местами ободранные до ребер, не по-нашему высоки и крутобоки, вместо окон подслепо и мрачно глядят на реку, навстречу нам, темные вырезы в стенах. Неровный пунктир малюсенных, с мышиный глазок, отверстий-прорубов: одни заткнуты ветошью, как в курных банях, другие открыты, — видимо, «для вольного духу». Неудалы хоромцы, что и говорить! Будто сползлись они тут на береговой срез прямо из сказки, из владений дряхлой бабы-яги; сползлись да и задремали в скуке средь огородов. Ни деревца меж избами, ни кусточка малого зеленого. Красоту, что ли, не ценят жители? Чувства иные? Обычаи? Нашу Малиновку, например, или там Аниково, Мезу, Тофаново просто и не представишь без шептухи-березы подле открытого узорчатого оконца, без рябинки или душистого тополя… А здесь-то? Здесь?.. Крепко же, надо полагать, досаждают мужику буйные, отовсюду напирающие кусты, если уж в проулочке своем, у жилья родного, не хочет он видеть эту красу.
ЗНАКОМЬТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА!
Долговязый Башкан так летел по чапыжам, что в ушах у него свистело; Репа едва поспевал сзади, то и дело приступая волочившуюся за лаптем портянку. На приовражном захламленном мыске, где прутняк под ногами оказался особенно коварным, Репа задел рваным концом портянки неприметный сверху тырчок, с разбегу ткнулся лицом в муравьиную кучу.
— Мураши-и! — взвыл он, отплевываясь. — И чего ты-ы-ыы… как лось!
Башкан тотчас обернулся на звуки. Прижав палец к губам, страшно замотал головой:
— Тш-шш, «серые зипуны-ы»!.. А ну как и здесь они? — Прислушался к зеленой тишине мелколесья, шапчонку смешную сдвинул на одно ухо. — Приметил, что там за люди? Узнал кого с дерева?
— Да-а, узнаешь… ежели пчелы-то! Эвон, какой волдыряка на скуле. И тут, и тут.
— Ладно, и у меня волдыри… Малину-то, блажной, рассыпал. Не видишь?
Вместе сгребли в набируху-лубянку изрядно помятые ягоды, укрыли сверху листвой. Не получилось дело с пчелиным роем — кузовок спелой малины хоть притащит домой Репа… Впрочем, как же домой? Вантейша Репа, Ванька, Лабутин сын, — это костромич, слободской мальчишка; просто он тут в гостях, на прокорме в Нестерове, у ветхой бабульки Секлетеи. А Башкан, если уж точно сказать, живет на прокорме всего мира. Нищеброд он бездомный, живущий в забросе, отрёпыш, ночующий там, где застанет темная ночь. Башкан, кажись, и слова такие позабыл: дом, домой. Вот свел знакомство с Вантейшей, в Нестерове ночуя, — там и дом был вчера. У бабки Секлетеи, на повети… Дальше пойдет — новый дом, новую дружбу-удачу почнет искать. Может, оплеуху найдет — давно свычен и с оплеухой. Кому побирушки надобны?
— Ты кто ж, Башкан, по-настоящему? — бередит рану любопытствующий Репа. — Ты как, сбеглый? Откуда знаешь про «серых зипунов»? Я никому не скажу, верь слову.
— Репа ты конопатая, пискля ты плакида… Лупить станут — с первого визгу скажешь.
— За тебя, что ли, станут лупить?
— Нет, за попова жука. — Башкан глянул настороженно в проем ольховых, в солнечной ряби веток, туда, где у кромки леса начинался лужок. Светлоокая тихая Шача разрезала лужок надвое, а южнее — не окинуть глазом — шла болотистая, ржавая долина поречья.
Проселком спускался с поля вниз какой-то старик.
— Из тех?.. Из овражных?
— Не-ет, — отозвался Репа, всмотревшись. — Этот невредный, знаю: бабульке он дров присылал. Пошли?
Башкан вздохнул:
— Иди, Репа, один: в лесу мне сподручнее ночлег. И тепло, и ягоды-грибы… А за рубаху, брат, за шапку — за твой дар — век буду помнить.
— Да ты что?! Пойдем.
— Нет уж, Вантейша.
Уговорит ли нового приятеля рыжий Репа? Или расстанутся дружки на кромке лесочка? Сидеть-то некогда с ними, читатель: новые знакомства ждут нас. Хоть и жаль, но покинем на приовражном мыске двух пареньков, перенесемся на Шачу, на солнечный простор луговины.
Перед нами скользкий, в бурых суглинных разводьях спуск к реке. Четверо мужиков, предков наших, чинят растрепанный вдрызг мостишко. Как не остановиться здесь, не подслушать речи мужицкие?
— В Буй навострить бы лапти, — перешептываются на мосту. — В Домнине живу-здорову не быть.
— От волка сбежишь — медведь в лесу заломает… Рай в Буй-городе, мыслишь? Плеть у боярина слаще?
— Плеть не в диковинку. С голоду пухнем, па́ря.
— А верней всех Яцко-Молвитянин сдерзил. Махнуть, кубыть, мужики, на волю с ним-то? В казаки зовет.
— Эй, Мезенец — калена вошь, приступи язык! Услышит с Москвы Шуйский — он те махнет, гляди. Учинит волю… на столбе в поле.
— Шуйский, хе-хе, далеко-о. Ближе, смекни-ка, наш Полтора Пуза: свой царь-брюхан, хе-хе-е…
— Да стихнешь ли ты, бес-душескреб?!
— А глянь — лужком-то, лужком кто сюда подваливает? Староста, ей-бо-о…
…Тюк да тюк, топорики молвитинские отточенные, звените-ка, топорики, веселее да послышнее, заглушите рабочей песенкой шепоты мужичков над Шачей-рекой: непонятна, поди-ка, перемолвка их тревожная — постигнем ли тайный смысл? «Где ж тут понять-разгадать, — вздохнет иной, улыбнувшись. — Да как же мы сможем в 1968 году судить о том, чем жила сермяжная Русь 1608 года?»
А ведь сможем, друзья, сможем, ей-ей. Только по-отойдем уж от плотников подальше, чтоб не вспугнуть их, в обстановке мудреной поразберемся. Кто же путешествует, не разобравшись? Новые места — новые разведки!
Обстановка была, прямо сказать, неважнецкая: в худые времена жили те плотники-предки. Начнем с того, что почти двадцать пять лет без передышки — с 1558 года по 1593 — изнуряла страну война за Прибалтику. Кончил с войной помещичий царь — надо «латать дыры» послевоенного запустения. А как? На чьем горбу воз вывозить? Да все на мужицком же: впрягайся опять, деревенщина — ломана кость… Указами 1581 года и позднее крестьянину было строжайше запрещено покидать своего владетеля. Тяни соху-борону безответно, корми-ублажай бородатого кабана: в бархат-шелк одевай, чтобы на царских смотрах он гоголем мог бы пройтись. Да не вздумай, смотри-ка, удрать: худо лежать пото́м под хлыстами ременными, когда изловят.
Но все-таки находились отчаянные.
— Хватит, шабаш, — сговаривались они. — Кнут соколу не завеса.
И убегали. От неправды и мучительства, от жесточайшего произвола господ прятались люди в чащобах, словно звери, тянулись тайком в низовые земли, к южным окраинам государства. К Дону привольному синему, в Дикое Поле, куда не достигала еще рука царя. Уже грозное войско обездоленных, обожженных горем скоплялось в степях казацких, а лютости на Руси не убавлялось. Наоборот, волчьи аппетиты господ распалялись год от году все сильнее, золота и парчи требовалось им все больше и больше. «Им хоть мясо с костей своих обдери, и то скажут: добавь еще», — роптал черный люд. Служилых дворян, лакомых до новых деревень и поместий, расплодилось такое множество, что не было уже в Московии ни одного мужика-трудяги, над коим не висело бы сразу два-три кнута.
Шрифт:
Интервал:
Закладка: