Ривка Рабинович - Сквозь три строя

Только после этого обратились ко мне:

– Ну, как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – сказала я. – Я слышала, что вы уже решили мою судьбу. А меня вы спросили, согласна ли я?

– На что вы не согласны? – спросил заведующий отделением.

– На операцию, – ответила я.

Он присел на край моей койки. Возле него стоял молодой врач – по-видимому, стажер.

– Вы не согласны пройти операцию? Но это вам необходимо! Чего же вы хотите?

– Хочу домой, – ответила я.

– Все хотят домой, и я тоже, и все же я здесь. Послушайте, госпожа, вы думаете, мы здесь играем? Нам просто так захотелось сделать операцию, в которой нет нужды?

Я была немного пристыжена. Сказала:

– Мне семьдесят четыре года. Видимо, настал мой час. Я слаба и не перенесу этого. Жаль вашего времени и моего страдания.

– Извините, но вы говорите глупости. Вы перенесете, и как еще перенесете! Кроме нескольких дефектов в кровеносных сосудах, вас нельзя считать больным человеком. О нашем времени не беспокойтесь – для этого мы здесь.

Я провела еще два дня в отделении, и затем давление на меня возобновилось. Я умоляла, чтобы меня выписали домой, чтобы я могла немного окрепнуть. Пусть мне назначат очередь на операцию дней через десять или через две недели.

Они посовещались между собой, и я видела, что они склонны согласиться. Молодой врач сказал мне:

– Ладно, пойдете домой. Приготовим вам письмо о выписке и согласуем вопрос об очереди в отделении грудной хирургии. После этого сможете пойти домой.

Я была очень рада. Позвонила детям, что выписываюсь, и попросила, чтобы кто-нибудь приехал за мной.

Операция через две недели – это уже казалось менее устрашающим. Кроме того, я могу и не явиться. Что, они потащат меня из дому силой?

Было 2 января 2006 года. Я подумала, что, возможно, наступивший год является последним в моей жизни.

В то время как я ожидала получения письма о выписке, в палату вошли Миха и Ада. Я улыбнулась:

– Что случилось? Вы оба хотите везти меня домой?

– Профессор, заведующий отделением грудной хирургии, срочно вызвал нас, – сказал мой сын. – Он говорил с нами. Ты не идешь домой.

– Что? Не может быть!

– Профессор Шехнер должен был подписать письмо о твоей выписке и назначить дату операции. Когда ему принесли письмо и папку с твоей историей болезни, он возмутился: «Что, эту женщину вы хотите отпустить домой? Ни в коем случае! Она не выйдет из стен больницы даже на минуту. Завтра я буду ее оперировать!» Врач, пришедший с письмом, сказал: «Она не соглашается на операцию». «Не соглашается? Это что еще за фокусы? Вызовите ко мне срочно ее детей!»

– Что же он сказал вам?

– То же самое, что сказал врач этого отделения. Что ты в опасном состоянии, и операцию нельзя откладывать.

– Я предпочитаю умереть и не переносить все эти страдания.

Мой сын присел на койку и начал говорить со мной так, как не говорил никогда.

– У тебя впереди еще немало лет жизни. Почему ты так боишься? Когда-то операции на сердце были чем-то исключительным, а сегодня это обычные операции, профессор делает их каждый день. Подумай логично, не будь упрямой. Увидишь, ты потом будешь смеяться над своими страхами!

– Завтра… Так внезапно… Я не подготовлена душевно!

– Лучше всего покончить с этим как можно раньше! Если бы ты сидела дома две недели и все время думала о том, что предстоит, тебе было бы легче?

Я сдалась.

– Хорошо… Будь что будет!

В палату вошел молодой врач из хирургического отделения.

– Ну, все в порядке? Согласны?

Я кивнула. Не удержалась и спросила:

– Доктор, скажите мне правду: какие у меня шансы?

– У вас отличные шансы, – сказал он уверенным тоном.

Меня перевели на нижний этаж, в отделение грудной хирургии. Это отделение было удобным, все блистало чистотой. В предоперационной палате я была единственной пациенткой. Вторая койка была пуста.

Ада осталась со мной до десяти часов вечера. Я послала ее домой. Теперь надо как-то пережить эту ночь.

Всякий, кому доводилось перенести тяжелую операцию, знает, что тяжелее всего пережить ночь перед операцией. Когда все уже кончено, человек чувствует огромное облегчение. Эта ночь – уже половина задачи, если не больше.

Нередко приходится слышать по радио сообщения о забастовках в больницах и об отложенных операциях. Я думала о людях, которые приготовились, мобилизовали все свои душевные силы – и после этого им объявляют, что операция откладывается. Иногда такое происходит с человеком несколько раз, и тогда он как будто переносит несколько операций вместо одной. Подумал ли кто-нибудь о страданиях людей?

Я вспомнила, как Иосиф умолял, чтобы его оперировали вторично. Я спрашивала его тогда: «Ты не боишься?» Он ответил: «Нет, совершенно не боюсь. Если мне суждено умереть, то самая легкая смерть – это умереть на операционном столе. Ты под наркозом, спишь и просто не просыпаешься. Что может быть легче этого?»

Несмотря на то, что мне дали успокоительное лекарство, я не сомкнула глаз. Чтобы чем-то заполнить время, я декламировала стихи, которые знала наизусть со школьных времен. Все же их не хватило на целую ночь. Я была рада, когда начало светать. Ночь прошла – и это к лучшему.

Кроме ночи ожидания, есть еще один неприятный промежуток времени перед операцией – приготовления. Укладывают тебя на стол, в операционной собачий холод, техники над тобой прилаживают освещение. Ты уже не личность, ты предмет, над которым собираются произвести какую-то работу. Кусок дерева на верстаке столяра.

Потом приходят анестезиологи. Еще несколько неприятных минут. Они ищут вену, советуются, в каком месте удобнее уколоть. Лежишь и думаешь, что не уснешь. Я еще успела услышать, как мне сказали: «Приятного сна!» Потом все исчезло.

Прошла секунда – и я открыла глаза. Я увидела себя в койке, которую санитар везет в большую палату для оперированных. Хотела приподняться и не смогла.

– Лежите спокойно, геверет, – услышала я чей-то голос. – Вы перенесли операцию. Теперь отдыхайте.

Перенесла? Ведь всего минуту назад мне начали давать наркоз… Позднее я узнала, что операция продолжалась восемь часов. Это время как бы выпало из моей жизни, я отсутствовала. Мой брат был прав: самая легкая смерть – просто не вернуться из этого небытия.

Я увидела Аду. Мне кажется, она плакала. Говорить я не могла, потому что во рту торчала резиновая трубка, прикрепленная к аппарату искусственного дыхания. Я только помахала ей рукой.

Продолжение этого дня и следующую ночь я не помню – спала.

Человек, прошедший шунтирование или операцию байпасов, никогда уже не будет тем, каким был до того. Не потому, что он тяжело страдает – нет, он может и хорошо себя чувствовать. Но он помнит, как хрупко его существование. Он насторожен, прислушивается к реакциям своего тела. Он знает, что враг отброшен, но может атаковать вторично. Он должен соблюдать правила, касающиеся питания, физических нагрузок, распорядка дня. Я бы не советовала никому пренебрегать правилами и строить из себя героя. С этим можно жить, и неплохо жить, немало лет. Но нужно избегать излишних опасностей.