Михаил Каратеев - Русь и Орда

На пир, конечно, был зван и Карач-мурза. Его посадили на почетное место, по левую руку великого князя, — по правую сидел митрополит Алексей. От прежнего высокомерия Дмитрия не оставалось теперь и следа — он просто и дружески беседовал с ханским послом, расспрашивая его о Белой Орде и о Хорезме, где воспитывался мурза, и дивясь его обширным знаниям.

Такое отношение со стороны князя Дмитрия было понятным: Карач-мурза оказал ему важную услугу. Кроме того, былая ненависть к татарам в русском народе теперь уже значительно ослабела, а представители татарской знати обычно встречали на Руси радушный прием, ибо как раз в эти годы, видя начавшийся развал Орды, они усиленно искали сближения с русскими князьями и охотно переходили к ним на службу. К концу XIV столетия среди бояр и воевод Московского, Тверского, Рязанского, Нижегородского и иных русских княжеств было уже немало татар, ставших родоначальниками значительной части старого русского дворянства [217] Не считая сохранивших княжеский титул почти сорока родов татарского происхождения, как, напр., Юсуповы, Кудашевы, Кугушевы, Тохтамышевы, Урусовы, Девлет-Кильдеевы идр., от татарских корней идет значительная часть русской аристократии, напр. графы Апраксины, Уваровы, Ростопчины, Орловы-Давыдовы, Матюшковы, Зубовы, дворяне Сабуровы, Ртищевы, Вердеревские, Хитрово, Поливановы, Бибиковы, Муромцевы, Юзефовичи, Ермоловы, Щербачевы, Арсеньевы и многие другие. .

Едва выпили по две-три чарки и закусили, Дмитрий подал знак, и к Карач-мурзе приблизились окольничий Челищев и стольник Сенявин. Первый обеими руками держал на вышитой шелком подушке драгоценную саблю в ножнах, богато изукрашенных золотом и самоцветами, второй — налитый до краев золотой кубок замечательной чеканной работы. В трапезной внезапно наступила полная тишина.

— Высокородный князь и мурза! — с низким поклоном сказал Челищев. — Князь великий Дмитрей Иванович Московский и всея Руси просит тебя принять от него эту саблю в дружбу и в память!

Карач-мурза встал, низко поклонился Дмитрию, вынул саблю из ножен и, держа ее одной рукой за эфес, а другой за острие, приложил ко лбу и к груди, потом поцеловал клинок и сказал:

— Именем великого Аллаха клянусь всегда быть тебе верным другом, князь! И если я порушу свою клятву, да поразит эта сабля меня самого! [218] Клятва на сабле, с соблюдением описанного ритуала, считалась у татар священной, нарушение ее почиталось навеки несмываемым позором.

Окольничий Челищев сделал шаг в сторону, и на его место встал стольник Сенявин.

— Высокородный князь и мурза, — кланяясь, сказал он. — Великий князь Дмитрей Иванович Московский и всея Руси просит принять тебя этот кубок, как память о том, что на Москве ты всегда желанный гость!

Карач-мурза взял из рук Сенявина кубок снова поклонился Дмитрию и промолвил:

— Будь здрав на многие годы, князь, и пусть Аллах никогда не оставит тебя своими милостями! Твой подарок мне дорог, но ласка еще дороже. А Москвы не забуду, и путь, ведущий в нее, всегда будет для меня путем желанным и радостным. — С этими словами он осушил кубок до дна, поставил его на стол и, опять поклонившись великому князю, сел на свое место. Трапезная огласилась приветственными криками и звоном кубков и чар.

— Ты сегодня много поведал мне об умельстве ваших хорезмских мастеров, — сказал послу Дмитрий Иванович. — Так вот, ежели тебе случится, покажи там эту саблю и кубок. Они сработаны здесь, в Москве, руками наших русских умельцев.

— Такую работу можно хвалить целый день, и все-таки будет мало, — ответил Карач-мурза, разглядывая художественную чеканку, покрывавшую кубок. — В Ургенче не сделали бы лучше. И многие иные вещи, что я видел в Москве, такоже сработаны с великим уменьем. Ты по праву можешь гордиться своими мастерами, княже.

— Есть у меня немало людей вельми умелых и добрых поможников, но сколько их еще надобно! Земля наша велика и не сделана, чтобы поднять ее, рук не хватает! И потому на Руси всякий знающий человек — книжник ли, воин, либо какой рукомесленник — всегда желанен, отколе бы он ни пришел. И ты, князь, ведай и помни: коль захочешь мне служить — мало ли чего может не ныне, так завтра случиться у вас в Орде, — я всегда тебе рад буду. В боярах моих есть уже один ваш царевич, а тебя еще выше поставлю! Истинно говорю: полюбился ты мне, да и святитель наш сказывал, что ты не такой татарин, как иные, и хвалил тебя, как доселе никого, кажись, не хвалил. А он людей видит наскрозь!

— Спасибо на добром слове, князь, — ответил Карач-мурза. — И коли однажды Орду покину, никому, кроме тебя, служить не стану. Но на все воля Аллаха, она же мне повелевает быть покуда в Орде.

— И ты ей повинуйся, сыне, — вставил митрополит, внимательно слушавший этот разговор. — Быть может, она поведет тебя долгой дорогой, но выведет куда надо. А Дмитрею Ивановичу, когда придет час, я открою то, что покуда лишь мы двое знаем. Ты когда из Москвы тронешься?

— После завтрашнего дня на рассвете выеду, святой отец.

— Ужели же ты мыслишь на Литву ехать со всеми своими татарами? Ведь их при тебе, почитай, более полусотни!

— Нет, аксакал, нукеров моих и слуг сотник Ойдар поведет отсюда прямо в Орду. Я оставлю при себе лишь двоих либо троих.

— Гм… А нет ли средь твоих людей таких, чтобы добре знали русскую речь?

— Есть один, что знает не хуже меня. Он сын русских родителей, давно полоненных татарами. Я потому и взял его к себе в нукеры, чтобы было с кем говорить по-русски.

— Он тебе предан?

— Он при мне неотлучно уже шесть лет, аксакал. И много раз доказал свою верность.

— Вот его и возьми. А другого я тебе дам — он тоже человек надежный и отменно знает все те места, по которым ты поедешь. Больше никого и не надобно. И мыслю я, что лучше бы тебе обрядиться и сказываться в пути русским. Эдак ты куда больше увидишь и узнаешь. С ордынцем небось всякий будет держать себя начеку и языка перед ним не развяжет.

— Я и сам о том думал, святой отец. По слову твоему и сделаю, а за советы твои и за провожатого великая тебе благодарность.

— Знаю и я от владыки, что хочешь ты поглядеть теперь на литовскую Русь, — вставил Дмитрий. — Ну что же, с Богом! А ежели в чем нужна тебе моя помощь, говори, все сделаю.

— За ласку твою и за доброту, княже, пусть Аллах воздаст тебе девять раз вдевятеро [219] Число девять считалось у татар особенно счастливым. Но, кажись, ничего мне не надобно.

— Ну, гляди. В пути, коли будет тебе сподручно, можешь сказываться московским боярином. По тем землям, которыми ты поедешь, друзей у Москвы немало, и боярина моего навряд ли кто посмеет обидеть. А ежели что худое приключится, пришли весть и я тебе пособлю. Только на этот случай скажи мне наперед каким именем зваться станешь?