Наташа Боровская - Дворянская дочь

Бабушка дала déjeuner intime [3] Дружеский завтрак (франц.). моей крестной великой княгине Марии Павловне. Жена дяди императора, великого князя Владимира, Мария Павловна занимала высокое положение в свете. Меценатка и любимица иностранных послов, эта блестящая немецкая принцесса отличалась от своей царствующей соотечественницы большим тактом и умеренностью желаний. В свое время на ее долю выпала довольно неблагодарная задача учить молодую императрицу правилам русского двора. До сих пор императрица боялась и ненавидела ее, и это невольно сделало Марию Павловну центром растущей среди членов династии и их друзей оппозиции по отношению к Александре.

Так же, как и императрица, она была матерью пятерых детей; но в отличие от нее не имела такой точеной фигуры, хотя толстой и раздобревшей ее назвать было нельзя. Манера держаться и самоуверенность делали ее похожей на вдовствующую императрицу Марию Федоровну, мать царя, напоминали величие былого царствования и служили упреком нынешнему в заурядности. Мне она казалась очень милой и какой-то домашней женщиной.

Выслушав рассказ Веры Кирилловны о наших похождениях, она вызвала меня к себе.

— Ночные озорницы! А вы не боялись, что вас поймают?

— Ужасно боялись!

— И это, конечно же, только усиливало впечатление. — Мария Павловна все понимала. — Я нахожу эту историю очаровательной, — и она от души рассмеялась.

— Ваше Императорское Высочество находит это забавным? Мне так не кажется. Если Ее Величество считает возможным разрешать своим дочерям любые игры и воспитывать их n’importe comment [4] Кое-как (франц.). , я не желаю, чтобы моя внучка бегала среди ночи по дворцу в déshabillé [5] Нижнее белье (франц.). .

— Полно, дорогая, не будьте так суровы, — сказала Мария Павловна. — Танина фантазия может только порадовать меня и пойти на пользу моим внучатым племянницам. Они ведут такой скучный образ жизни!

— Их Высочества ведут себя благонравно и достойно, — наставительно сказала бабушка, — и мы будем абсолютно правы, если последуем их примеру.

— Ну хорошо, — и Мария Павловна поднесла руку ко рту, чтобы скрыть зевок.

Великая княгиня ушла. Бабушка прочла мне нравоучение на тему моего положения в свете и соответствующего ему поведения. В заключение мне было сообщено, что великую княжну Татьяну Николаевну я не увижу, пока не приедет отец.

Что только я не предпринимала: ежедневно писала своей августейшей тезке, но мои письма оставались без ответа. Я была уверена, что их перехватывают по дороге. Я начала думать, что я действительно плохая и никуда не годная девчонка. Может быть, я должна сделать что-нибудь необыкновенное, что оправдает меня: например, раздать свои игрушки или отправиться босиком странствовать по свету? Тогда меня, наверно, причислят к лику святых, как Жанну д’Арк (тогда хоть можно будет не прекращать занятий верховой ездой). В надежде увидеть святой лик я постилась и часами молилась, стоя на коленях. Решив, что особняк Силомирских не подходит для роли святого места, я искала удобного случая убежать.

И вот на Пасху, когда бабушка устроила прием, пока съезжались гости, я встала с постели, оделась без помощи прислуги и положила на подушку записку: «Бабушка, пожалуйста, прости меня, но я здесь никому не нужна. Я ухожу жить к бедным».

Федор больше не спал около моей двери. Вместе с сеттером Бобби, участником всех моих похождений, я на цыпочках спустилась в подвал и прошла под центральной залой. В конюшне, открыв стойло, я выпустила жеребца. Пока конюхи ловили его, никем не замеченная, я выбралась через заднюю калитку.

Я быстро добралась до ворот для выезда карет и, успешно избежав встречи с группой кучеров, устремилась дальше.

Миновав газовый завод, я оказалась в незнакомом квартале, с низкими деревянными домами. Здесь и были эти самые «бедные», у которых я собиралась жить. Широкая, давно не метенная улица без тротуаров была грязной, пыльной и казалась бесконечной. По узкому проезду двигались в ряд грязные, ветхие подводы. Трое рабочих, покачиваясь и горланя песни, вышли из трактира. Бобби залаял, и один из них, извинившись передо мной, может быть, за то, что был сильно пьян, упал. Пока я пыталась найти полицейского, чтобы поднять его, ко мне подъехал извозчик.

Спрыгнув наземь, кучер поклонился мне, сняв шапку: «Это небезопасно гулять по улицам в такой час. Дозвольте мне отвезти Ваше Превосходительство домой».

Его нечесаная борода разметалась по выцветшему голубому армяку, лохматые рыжие брови почти закрывали глаза, но широкий нос придавал лицу вполне безобидный вид.

Я решила довериться ему:

— У меня нет дома, но если вы отвезете меня в деревню, я найду какую-нибудь добрую крестьянскую семью, которая возьмет меня к себе.

Он посмотрел на меня долгим взглядом и почесал в затылке. Затем сказал, обращаясь к своей лошади:

— Давай-ка возьмем барышню к себе домой. Может быть, жена поймет, чего она хочет.

Болезненная женщина в накинутой на плечи шали вышла на стук кучера; осмотрев меня при свете керосиновой лампы, она воскликнула, обращаясь к моему провожатому:

— Ты с ума спятил! Зачем ты привел сюда барышню?

— Я нашел ее на улице! Она не говорит, где ее дом.

— Она из богатой семьи, это точно! Скажите нам, барышня, где вы живете? — она ласково обратилась ко мне. — Ваши родители, наверное, уже извелись от беспокойства.

— У меня нет родителей. Вы возьмете меня к себе?

— Боже мой! Как будто мне не хватает своих детей. Их-то одеть да прокормить не на что.

Ее муж взял лампу, и я увидела комнату с низким потолком, маленькими, наполовину зашторенными окошками, грубый стол и стулья в центре и большую железную кровать в углу комнаты.

Четверо детей в возрасте от года, и до десяти лет одетыми сидели на кровати, молча уставившись на меня. На лавке под холщовыми одеялами спал пятый ребенок. Его голова упиралась в стену. Неприятный, спертый воздух исходил из угла.

— Может быть, пойти в полицию? — спросил извозчик, который все это время чесал в затылке.

— Вот дурак, они же скажут, что ты украл ее и сошлют тебя в Сибирь безо всякого суда. Не бойся, она скоро скажет, где живет!

Хозяйка подала мне чай в щербатом блюдце, а мужу — миску мутного супа с кашей, сваренной в железной кастрюле и залитой кипятком из самовара. Затем она поставила передо мной селедку с куском черного хлеба. От селедки я почувствовала сильную жажду, ну не могла же я пить чай из блюдца, как простая крестьянка, и попросила стакан с водой. Мне и в голову не пришло, что вода могла быть сырой.

Тем временем четверо детей подошли ко мне. Отталкивая друг друга, они трогали меня за волосы, щупали мою одежду и английскую кожу моих ботинок. К моему ужасу их мать с руганью прогнала их обратно в постель.