Валентин Гнатюк - Святослав. Возмужание

— Конь! Мой Снежок! И весь скарб — одежда, снедь, что матушка передала, зачем Свенельд их забрал? — одновременно гневно и растерянно кричал он.

Лицо старика оставалось спокойным, даже добрым.

— Так надо, княжич, — мягко ответил он.

— Но куда Свенельд уехал? Он скоро вернётся?

— Он вернётся только на следующее лето, когда закончится твоё учение.

— Как же так? А вдруг что надобно будет или матушка его пошлёт?

— Он не найдёт дороги. Заклятие я на него положил, — пояснил Велесдар. — До следующего лета про всё забудет — и про тебя, и про эти места, и даже если очень захочет или попросит кто — не сможет вернуться…

— Но почему? — с возмущением и некоторой опаской спросил Святослав.

— Потому что с нынешнего часа у тебя начинается новая жизнь, совсем не похожая на ту, что была в княжеском тереме. А вещи твои, конь и лакомства, которыми баловали стряпухи, — они из той, прошлой жизни, будут тянуть назад к суете и праздности, мешать познавать Тайное.

— Как вещи могут тянуть меня, ежели я их хозяин? — уже не так возмущённо, сколько обиженно возразил малец.

— Порой нам кажется, что мы — владыки вещей, а зачастую случается обратное…

Видя непонимание в глазах отрока, старик спросил:

— Этот красивый узорчатый пояс с золотыми львами и чудный кинжал, чья рукоять украшена дорогими камнями и финифтью, — это твои вещи, ты их полный хозяин?

— Конечно я, а кто же? — гордо выпятил губу Святослав. — Византийские послы, когда делали подношения матушке, вручили сей дар для меня!

— И ты волен сделать с ним всё что угодно? Малец кивнул, серьёзно глядя на старика.

— Тогда возьми пояс вместе с кинжалом и брось в реку, — неожиданно предложил волхв.

Святослав некоторое время оторопело смотрел на кудесника, — может, шутит? Но тот смотрел так серьёзно и выжидательно, что под этим пристальным взором княжич медленно отстегнул пояс с ножнами, который был и вправду красив. Но особенно нравился кинжал, который делал его немного похожим на настоящего воина, вселяя уверенность своей тяжестью и острым блестящим лезвием. И теперь вдруг взять всё это и выбросить?! На лице Святослава отразилась растерянность и внутренняя борьба. Он невольно прижал ножны к груди, как бы защищая их от посягательства.

— Вот видишь, — с лёгкой укоризной сказал Велесдар и, повернувшись, зашагал по направлению к Священному дубу. Остановившись под ним, прикоснулся к шероховатой поверхности ствола и стал вполголоса что-то бормотать, наверное, молитву. — Пойдём! — спустя некоторое время уже громко позвал он, сворачивая на звериную тропу, уводящую в лес.

Святослав посмотрел на уходящего волхва, на потемневшую воду реки, на зажатый в руке пояс с кинжалом. Потом зажмурился, швырнул любимый кинжал в воду и, не оглядываясь, побежал догонять старика.

Велесдар повернулся к нему:

— Ну как, почувствовал власть вещей?

Отрок промолчал, и они зашагали по узкой, едва приметной тропе, которая совсем терялась в наступающих сумерках. Сухой валежник и лапы деревьев то и дело хватали за одежду. Красивая шёлковая рубашка цеплялась за каждый сучок и ветку, загнутые носки изящных сапожек попадали в ловчие петли корневищ. Святослав, как ни старался идти осторожно, несколько раз оступался и падал, оцарапав лицо и руки. И как это Велесдар не оступается, видит, что ли, в темноте или землю чует босыми ногами? — удивлялся отрок, стараясь следовать по стопам волхва. Какие-то звуки и шорохи слышались вокруг, заставляя сердце сжиматься от страха. Темнота сгустилась настолько, что продираться приходилось теперь почти наугад. Святослав взмок и устал, ему стало казаться, что этот путь сквозь лесную чащу не закончится никогда. Будто угадав его мысли, старик остановился, и они присели на какую-то корягу.

— Тяжко идти? — спросил Велесдар.

Святослав только шумно сопел, не желая признаваться в слабости.

— Жалко кинжала? — опять спросил волхв, будто заглянул в душу. — Да, чем красивее вещь, тем крепче она к себе привораживает, тем труднее избавиться от её власти… Хочешь, я тебе одну байку расскажу, — неожиданно предложил ведун.

— Расскажи! — повеселел Святослав.

— Было это в глубокой древности, когда Пращуры наши ещё землю не пахали и пашницу не сеяли. Гоняли себе скот по степям — коров, быков, коз, овец и коней, молоком-мясом кормились да степными травами, а зерно выменивали на кожи, сало и овечью шерсть.

Науки тогда особой не ведали, грамота невелика была, — что надо, на чурку резали, и того для дела хватало. Жили просто, зато скот свой знали, как кудесник книгу, лечить умели, выхаживать, умели драться, защищая своё добро и семьи, и друг другу всегда говорили лишь правду. Никто не ведал тогда лжи, зависти, коварства, обмана. Слушались старейшин, которых выбирали, почитали Дедов, уважали Баб, берегли детей, помогали слабым. И всякому, кто приходил с миром, давали Пращуры есть-пить и место у костра, ночлег и помощь, ежели требовалось. А всяких воров, что на стада зарились, отважно изгоняли прочь.

И был старейшиной того рода Усила по прозвищу Добрый, потому как незлобивый характер имел. Он, как и все его люди, спал в телеге на сене, накрывшись попоной. А ночью вставал и шёл проверять дозоры, — и горе тогда тем, кто уснул в траве! Усила своим толстым кием так огреет, что надолго запомнится, стражник — он ведь за всех в ответе, проспит, не уследит — быть беде!

На Заре вставали Пращуры, умывались студёной водой, молились на восток и богов славили. И приходил к ним бог, как простой старец в свитке, говорил с людьми, подсказывал. А люди те в простоте своей думали, что это старый дед с ними речь ведёт. Отвечали ему с уважением, а потом видели, как он улетал в небо ясным соколом, а то быстрой ланью скрывался в траве.

И давали боги приумножение скота и добра всякого, что для жизни надобно. Но и лишнего не давали им боги, потому как от лишнего человек растрачивается, от лишнего жена портится, сыны гуляют, работу бросают, дочки расходятся по чужим людям, и от лишнего человек остаётся один сам с собой, всем лишний.

Так жили Пращуры небогатой, но радостной и вольной жизнью.

Но пришли как-то раз чужестранные купцы-гости, стали показывать серебро-злато, украшения всякие, каменья самоцветные, предлагая менять на овчину с говядиной.

Загорелись очи у жены Усилы — Гордыни. Набрала она серебра-злата, стала в косы вплетать, на руках кольца-браслеты носить, тело парчой-бархатом обвивать. А за ней все другие жёны и девицы стали так делать. Мужчины же и юноши начали оружие украшать, конскую сбрую и друг перед другом хвалиться — у кого уздечка красивее или бляха искуснее.

Зависть и гордость поселились в людях, исчезла прежняя простота нравов, и даже Усила Добрый заскучал от такой жизни. А Гордыня между тем мужа подтачивала своими речами, как вода крутой берег: мол, мало у нас серебра-злата, а у соседей вон, рекут, большие богатства есть, и ежели их отобрать, всем хватило бы, а Усилу за то ещё больше величать станут…