Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть

Ночь в камере с земляками прошла исключительно эффективно. Камилл многое узнал из того, от чего был отдален в последние годы.

На следующий день после того, как дежурный разнес какой-то мерзкий напиток, называемый чаем, для Камилла опять прозвучала команда «на выход». Не торопясь Камилл обошел всех новых знакомых, пожимая руки и диктуя свой московский адрес и телефон тем, кому еще не успел этого сделать.

- На выход, … твою мать! – с обычной злостью поторопил тюремщик, и Камилл покинул камеру. Привели его в тот же кабинет, что и вчера.

- Садитесь, - произнес давешний офицер почти что миролюбиво. Камилл молча сел, и уже сидя осмотрел, нагнувшись, ножки стула, – привинчены к полу или нет? Оказалось, что не привинчены. Камилл не собирался бить чекиста стулом, просто он подумал вечером, как там, в кабинетах дело обстоит со стульями – просто из любопытства. Офицер Сувалов сделал вид, что не заметил движений сидящего перед ним задержанного татарина.

- Извиняемся, - произнес он. – Вот, подпишите обязательство о не разглашении, и я вас отпускаю.

- Ничего подписывать я не буду, - спокойно ответил Камилл.

Этот отказ не удивил чекиста. Как известно, эти татары никогда не подписывают никаких бумаг, считая такое действие сотрудничеством с КГБ.

- Что ж, мы рассчитываем на вашу порядочность. Вот вам пропуск на выход, - и Сувалов протянул Камиллу узкий листок бумаги. Тот не протянул встречно руки, и офицер, чуть помедлив, положил листок на зеленое сукно стола. Тогда Камилл поднялся со стула, взял пропуск и молча направился к двери. Вслед ему раздался несколько обиженный голос чекиста:

- Я, между прочим, не Сувалов, а Сивалов. И не майор, а подполковник.

- А шел бы ты на фуй, подполковник! – четко произнес Камилл.

Чекист растерялся и почувствовал, что кровь отлила от его лица, что он бледнеет. Он растерялся не от тех слов, что услышал, нет! Эти наглые татары не раз посылали его в места более укромные. А растерялся он оттого, что почувствовал страх. Он всегда краснел, когда злился, когда же испытывал страх, то бледнел. Чего это он нынче испугался? Того ли, что этот москвич был вне его юрисдикции? И обретя самообладание, он произнес каким-то ставшим вдруг противным голосом:

- Ай-ай-ай! А еще столичный научный работник…

Но столичный научный работник уже вышел из кабинета и топал по коридорному паркету. Хозяин же кабинета какое-то время смотрел безразличным взглядом в окно, потом натянуто рассмеялся и вслух произнес:

- Хе, хе! Вот гавнюк, проверяет ножки стула… Дешевая демонстрация! – и как-то сразу полегчало подполковнику в штатском.

Камилл, покинув кагебешную кутузку, разъяренно шагал по улицам, ругая и кляня и органы, и советскую власть, и коммунистическую партию. Парадоксально! Хотя он сам вмешался в драку, и от него пострадал представитель власти, которая вполне обоснованно заключила его под арест и выпустила по ошибке, он не считал себя виновным, а полагал обиженным. Впрочем, парадокс – это то, что только при поверхностном рассмотрении кажется неверным. Не является ли естественным правом человека защищаться, когда его волокут по земле за волосы? А в общенародной борьбе, которую ведут крымские татары, нападение на любого твоего соратника есть нападение на тебя! Если бы солдат вел задержанную им женщину цивилизовано, как, кстати, предписано их же советскими законами, то не вздумал бы Камилл отбивать свою землячку с применением силы. И злился он не потому, что его хоть и не надолго, но засадили под арест, а потому, что власти все более наглели, все более зверски издевались над его народом.

Так или иначе, задуманная им прежде поездка в расположенный недалеко от Ташкента городок к родственникам, сорвалась. Времени оставалось на то, чтобы прогуляться еще раз по городу и, явившись под вечер к другу, основательно напиться.

Он позвонил из автомата Виктору на работу.

- Витя, я в Ташкенте. Улетаю завтра, а сегодня буду у тебя. Пить будем водку.

Виктор возражений не имел.

…ТУ-104 вырулил на полосу и теперь разогревал мотор. В длинном и узком как кишка салоне духота была неимоверная. Точнее - такая, какая всегда бывает при посадке пассажиров в этот воздушный лайнер в жаркой Азии. Наконец, включили охлаждающую вентиляцию, и в расположенных над головой пассажиров тубусах заверещало, затем тонкая струйка холодного воздуха стала чуть-чуть, самую малость, освежать перегретые черепа расплавившихся в своих креслах людей. И все же еще до взлета поступающие откуда-то волны прохлады довели атмосферу в салоне до кондиции, и растрепанные пассажиры стали приводить себя в порядок. Но вот двигатели взревели, самолет задрожал и вдруг устремился вперед на огромной скорости, вздрагивая всем корпусом от любой неровности на выглаженной бетонной дорожке. И внезапно эта громадина, одно из чудес двадцатого века, перестала трястись, все еще оглушительные звуки двигателей приобрели другую тональность - лайнер был в воздухе. Узбекская земля с все нарастающей скоростью удалялась, и Камилл не знал, доведется ли ступить на нее когда-нибудь еще.

Он любил эту землю, он давно полюбил страну Узбекистан и ее людей. Столько неимоверных тягот было здесь пережито, столько было здесь узнано и понято! В сравнительно недавние годы десятки тысяч невинных жертв навсегда легли в эту землю, которая, однако, не была виновна в трагедии, разыгравшейся на ней. Она, узбекская земля, была добра и щедра к изгоям - это выжившие вопреки планам Империи крымские татары узнали на следующее за сорок четвертым годом лето. Узбекская земля стала давать несчастным переселенцам обильные урожаи на их огородах, куда вода приходила из оросительных арыков, система которых многие поколения тому назад была создана аборигенами этой страны. Из этой земли замешивали крымские татары саманную смесь, забивали ее в деревянные формы, переносили на выровненную площадку и вываливали для просушки на солнце грязевые кубики, которые уже через несколько дней готовы были для возведения стен домов - домов из чужой земли на чужой земле. Домов, в которых не одно десятилетие жили, любили, рожали аборигены Крымского полуострова, в которых ни на миг не замирала мысль об отнятой и поруганной Родине. Домов, в которых горе превращалось в решимость. Домов из чужой земли и на чужой земле, в которых крымчане созрели для борьбы, и которые они, в конце концов, покинут, одержав победу! Низкий тебе поклон, земля Узбекистана, ты дала нам приют и стала нам дорогой благодаря большому сердцу твоего народа!

Такие или похожие мысли и чувства нахлынули на молодого мужчину, и слезы наполнили его глаза. Он отвернулся от своего соседа к иллюминатору, чтобы его слабость не была замечена. Вскоре стюардесса прошла по салону, предлагая прохладительные напитки. Утолив жажду, Камилл, который, признаться, был сильно не выспавшимся после долгого застолья с друзьями, задремал. И некрепкий сон перенес его мысли в прошлое, в те дни, когда вооруженные солдаты увезли его отца в кузове грузовика в застенки ЧеКа…