Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель

«Едва ли проходит хоть один день без того, чтобы не появилось какое-нибудь новое мнение, которое привлекает к себе общий интерес на один, много на два дня. Кто потерял религию, пусть приедет в Лондон, и я ручаюсь, что он найдёт себе подходящую, а человек верующий, без сомнения, потеряет и то, что имел».

Вестминстерское собрание поступало мудро, не спеша с окончательными решениями. Два обстоятельства заставили парламент его торопить. Восьмого декабря 1643 года скоропостижно и очень не вовремя скончался Джон Пим, последний из выдающихся вождей парламентской оппозиции последних пятнадцати лет. Этот был признанный мастер тайных сношений и публичных речей. Он был твёрд в своих убеждениях, но умел терпеливо ждать благоприятного стечения обстоятельств и в зависимости от них подстрекал или удерживал народный гнев. Человек государственного ума, склонный к разумному, плодотворному компромиссу, когда иначе нельзя было двигаться к намеченной цели, он один был в состоянии охладить пыл пресвитерианского большинства, образумить, уговорить, доказать, что не следует торопиться реформировать церковь, когда религиозные страсти и без того накалены до предела.

Этого человека не стало. Многие представители нации облегчённо вздохнули. Враги ликовали и распространяли гнусные слухи, будто умерший — негодяй, человек недостойный, умер от вшивости. Только Кромвель и Вен отдали должное павшему борцу за свободу и не позволили забыть его заслуги. Они настояли, чтобы его тело в течение нескольких дней было выставлено для публичного обозрения: желающие могли с ним проститься, а те, кто сомневался, убедиться в ложности распускаемых слухов. Благодаря их совместным усилиям составился комитет, который должен был привести в порядок дела покойного и в Вестминстерском аббатстве воздвигнуть достойный памятник в его честь. Толпы народа пришли проститься с усопшим. Депутатам нижней палаты пришлось следовать за его гробом в полном составе. Вскоре комитет пришёл к выводу, что всё скромное имущество Пима должно быть продано за долги, которые составили около десяти тысяч фунтов стерлингов, однако все эти деньги были потрачены Пимом не на личные нужды, а на благо отечества. По настоянию комитета парламент взял их на себя.

Вторым обстоятельством был неправедный гнев короля. Карлу Стюарту, который превыше всего ставил своё право на безоговорочную, безграничную власть, очень не понравилось, что его подданные возмутились призванием ирландских полков, что лондонский парламент не только разделяет, но и раздувает недовольство в грозных речах, обличая сговор короля с католиками Ирландии, Шотландии и севера Англии. Как говорится, чаша терпения была переполнена. Он вызвал Хайда, единственного благоразумного человека, который ещё оставался верен ему, и разразился филиппикой [17] ...филиппикой... — филиппика — гневная обличительная речь. :

— Слишком много чести для этих Вестминстерских бунтовщиков, чтобы я обращался с ними как с частью парламента. Пока они будут заседать в этом месте, они не перестанут употреблять свою власть во зло. Я подписал акт, которым обещал не распускать их иначе, как с их собственного согласия, но этот акт противоречит установлениям королевства и не имеет законной силы. Не могу же я, в самом деле, своими руками уничтожать преимущества и привилегии, которые издавна по праву принадлежат королю. Я хочу ими пользоваться до конца моих дней. Я повелеваю вам сей же час составить прокламацию с объявлением, что парламент распускается сию же минуту, что ему запрещается собираться и что никому не позволяется признавать его и повиноваться ему!

Хайд был изумлён. Самая мысль распустить парламент до окончательной победы над ним представлялась ему бессмысленной и безумной. Он осторожно, чуть не ласково возразил:

— Я вижу, ваше величество, что вами всесторонне обдумано это решение. Однако, осмелюсь сказать, для меня оно совершенно ново и требует серьёзного размышления.

Хайд остановился, с сожалением посмотрел на своего владыку и задал коварный вопрос:

— Я никак не могу понять, каким образом запрещение вашего величества собираться в Вестминстере может воспрепятствовать кому-либо туда приходить?

Монарх растерялся. Видимо, эта простая, здравая мысль ещё не посещала его. Он не нашёл ничего возразить, а безжалостный Хайд продолжал:

— Нет сомнения, что запрет вашего величества произведёт сильное неудовольствие в государстве. Может случиться, что тот акт, о котором ваше величество изволите говорить, действительно не имеет законной силы. И всё-таки, ваше величество, пока парламент не оставил своего заблуждения, пока его восстание ещё не подавлено, до того времени ни один судья, ни один гражданин не осмелится поддержать подобное предложение.

Хайд сделал паузу, желая, чтобы возбуждённый собеседник услышал его:

— Ведь уже говорили не раз, и, в сущности, таково намерение вашего величества, что во имя того же права вы надеетесь когда-нибудь отменить все другие акты этого парламента, и что же? Хотя мы всегда горячо доказывали несправедливость этих слухов, она часто вредила вам и тем, кто вам предан. Что же будет, когда этой прокламацией, не имеющей силы, подозрения большинства подтвердятся?

Он склонился в поклоне:

— Умоляю ваше величество принять в соображение моё мнение, прежде чем вы изволите привести в исполнение задуманную вами меру.

Хайд вышел. Намерения Карла и его возражения стали известны. Королевский совет почти целиком встал на сторону Хайда. Государь был упрям, однако не уверен в себе. Всякое возражение сбивало, смущало его. В течение нескольких дней его терзали сомнения. Наконец он оставил мысль распустить парламент, заседавший в Вестминстере. Однако все эти события возбудили двор и королевский совет. Три года гражданской войны доказали и монархистам, что парламент имеет сильнейшее влияние на нацию. Многим начинало казаться, что было бы очень неплохо каким-нибудь образом воспользоваться этим влиянием в интересах самого, короля. Тогда кому-то и пришла в голову мысль не распускать парламент в Вестминстере, поскольку для этого коротки руки, а собрать в Оксфорде свой парламент, из тех лордов и представителей нации, которые покинули Лондон и перебежали в стан короля. Неотразимая привлекательность этой идеи состояла именно в том, что это будет настоящий, законный парламент, поскольку участие в его деятельности примет монарх, и, таким образом, вестминстерский парламент окажется незаконным, мятежным.

Королю разъяснили прелесть этой идею, но она ему не понравилась. Он был непреклонным противником любого парламента, даже если бы он состоял из одних монархистов и был абсолютно ручным. Ещё сильнее идеей оксфордского парламента была возмущена королева, француженка и католичка; любое ограничение абсолютной власти представлялось ей невозможным.