Павел Северный - Ледяной смех

— Да.

— Теперь мне понятно. Беженцев тута тьма-тьмущая. Все лупим без оглядки от красных. На пароходы надеемся, а кто знает, приплывут ли они за нами. У правителя в Омске, поди, тоже поджилки в дрожи. Красные сыплют нам жару в штаны. Тепереча всем, на нас тутака живущим, наплевать. Слыхала, что в Катеринбурге наших раненых побросали в лазаретах. А как красные с имя обойдутся? Потому до страсти русские на русских озлились. Как цепные псы, прости господи. А Гайде этому разве понять русскую душевную мудреность? Сказывают, будто он из какой-то чешской земли, а черт ее знает, где эта самая земля, разве ее увидишь из нашей русской земли. Она вон ведь какая. Из конца в конец в год не дошагаешь.

Солдат приметил, что его слова девушку успокоили. Он предложил:

— Пойдем! Провожу, куда скажешь. А колечко не держи в руке, надень на палец, а вдруг обронишь. Не бойся. Мне оно ни к чему, не охоч до колечек. Потому сроду их, кроме обручального, не нашивал. Я тебя не обижу. Но проводить — провожу. Время тугое сейчас, барышня. Социалистическая революция. Читала в газетах про такую? Ленин будто ее обозначил для судьбы России, а Колчак с этим не согласен, вот и молотимся да выплескиваем наземь русскую кровушку. Пойдем, говорю. Меня, заверяю, не бойся. У меня в Самаре своя дочка осталась, только волосом чернявенькая.

Солдат и Настенька пошли рядом. У тропинки на обрыв Настенька тихо сказала:

— Спасибо. Теперь одна дойду, там везде люди.

— Ступай. Прощайте, барышня. По фамилии я значусь Корешковым Прохором Лукичом. Для памяти моя фамилия легкая. Поглядишь на любой корешок и вспомнишь, что живет на божьем свете солдат Прохор Корешков.

— Спасибо, Прохор Лукич.

— Желаю вам здравия.

Настенька протянула солдату руку, он пожал ее и уже вслед спросил:

— Чуть не забыл. Вы тута в одиночестве обретаетесь али со сродственниками?

— Со мной папа, — Настенька остановилась.

— А в каком звании папаша пребывает?

— Адмирал Балтийского флота.

Корешков покачал головой и пошел к костру. На ходу он, не торопясь, свернул цигарку, раскурил ее.

— Скажи на милость, адмиральская дочка, а в обхождении с солдатом правильная, — рассуждал он вслух сам с собою. — Но все же дуреха. С перепугу хотела колечком откупиться. Ну, скажи, едрена мать, какая пора пошла. Русский человек в своем сородиче жулика видит. Видать, все спуталось в наших мозгах. Да и как не спутаться. Колчак народу одно обещание дает, а у красных Ленин вовсе другое сулит. Вот и разберись, кому верить…

Только на вторые сутки солнечным, но ветреным утром поручик Муравьев с девятью ранеными солдатами подошел к станции Тавда. Из восемнадцати солдат, ушедших из полуночного Екатеринбурга, пятеро уже на следующее утро пожелали остаться на Режевском заводе, а четверо тайно ушли прошлой ночью с последнего ночлега.

Прежде чем вывести людей из леса, Муравьев послал двух солдат в разведку. Вернувшись через час, они с улыбками доложили поручику, что красных пока нет, а солдат, офицеров и всякого штатского народа великое множество.

С лицами, припухлыми от укусов комаров и гнусов, со следами копоти от спаленных костров, солдаты с удовольствием помылись в холодной воде речушки с веселым шепотком течения, привели себя в надлежащий вид. На перроне Муравьев появился с солдатами, построенными попарно. Его окликнул пожилой мужчина барской осанки в соломенной шляпе, но в помятом синем шевиотовом костюме. Муравьев, обрадовавшись, узнал в нем екатеринбургского уездного товарища прокурора.

— Вадим Сергеевич! Поверить глазам боюсь. Господи, вы-то каким образом здесь очутились?

— Только что из леса вышел. Пришел пешком с девятью солдатами. Вот они стоят.

— Неужели пешком?

— А что поделаешь, если генерал Домонтович проституток вывез, а про нас намеренно позабыл. Нестроевые, нуждаемся в заботах, вот и позабыты.

— Ну, батенька, зря так генерала аттестуете. Вспомните, что творилось в городе. Не мудрено, ежели кто и про родного отца позабыл. Домонтович, слов нет, подлец. Но любой бы на его месте не смог предоставить всем места в отходящих поездах и эшелонах. Шутка ли, чуть не вся сословная Россия сбежала на Урал. Меня генерал тоже позабыл эвакуировать. Кое-как сюда добрались с судом и, моля бога, ждем ниспослания от него чуда.

— Неужели пароходы не пришли?

— Не будьте таким наивным, батенька. Может быть, совсем не придут, и попадем здесь в лапы красных. Что, если Гайда, сообщив о пароходах, по привычке наврал? А он, не приведи господь, такой галантный врун. Что тогда? Пойдемте к нам чай пить. Мария Михайловна будет рада. Мы в той избе неплохо устроились с ночлегом. Правда, клопики покусывают, но все же лучше, чем под открытым небом. Народу здесь множество. Даже не представляю, смогут ли все отсюда выбраться.

— С удовольствием зайду к вам, но позже. Сначала солдат устрою. Некоторым нужно сделать перевязки.

— Родитель ваш где обретается?

— В Невьянске.

— Неужели его обрекли на погибель? Не вывезли?

— Разве не знаете, что отец отказался покинуть вверенный ему пост на заводе?

— Господи! Что это случилось с Сергеем Юрьевичем? Добровольно остаться под большевиками с его независимым, крутым характером. Как же вы-то такое допустили?

— Я настаивал, но отец запретил мне вмешиваться в его личные дела. Даже мне советовал остаться на Урале.

— Чем же мотивировал свой отказ?

— Коротко. Не хочет быть среди проходимцев, продающих родину иностранцам.

— Неужели этим мотивировал? С ума сошел. Может быть, его уже и в живых нет. Большевики уже заняли Невьянск. Матушка ваша с ним?

— Конечно. Мама никогда не сочувствовала белому движению.

— А Лариса Сергеевна где?

— Последнее письмо от сестры получил три месяца назад. Она вышла замуж за капитана Ольшанского, коменданта города Томска.

— Лучше бы я вас и не встречал. Совсем огорошили меня. Поверить страшно. Горный инженер, видный администратор, ученый Муравьев, дворянин и монархист, остался, и притом добровольно, во власти Советов. Чудовищно! Просто чудовищно! Лучше не скажешь. Да и сами, батенька, тоже хороши. Как это решились с такими рожами по глухим лесам прогуливаться? Ну, смотрите, один их облик чего стоит. Ведь могли вас прикончить.

— Почему?

— Да разве теперь можно быть таким доверчивым? Почему? Просто потому, что офицер, а в их понятии — золотопогонник.

— На их плечах тоже погоны.

— А что, у них в черепах? Проклятое христолюбивое воинство! Что, если они переодетые большевики, и притом вооруженные? Зачем вы привели их сюда? Им бы нашлось место и под большевиками. Чертовы защитники! Наперегонки удирали от красных, а ведь всем были обеспечены для защиты Урала. Слышали наверняка, что от вашей победоносной Седьмой Уральской дивизии остались рожки да ножки. Командир ее Голицын удрал, пристроившись к чешскому эшелону. Знаете, попав сюда, я просто не могу без дрожи видеть солдатские и офицерские рожи. Ваши попутчики мне просто не внушают доверия. Уверен — в душе они готовенькие большевики.