Михаил Яворский - Поцелуй льва

В конце недели появились новые плакаты, которые объявили комендантское время с шести часов вечера до шести утра. Центральную электрическую станцию разрушили немецкие бомбардировщики. Город остался без электричества. Из-за ночных авиарейдов не разрешали включать освещение. В каждом квартале было оборудовано бомбоубежище. По радио призывали население строго соблюдать комендантский час. Каждого, кого обнаружат на улице после 18.00, будут считать немецким агентом и расстреливать на месте.

Рядом с давешними надписями «Бей жида!» появились новые ― «Бей немцев!» По государственному радио звучали патриотические песни, предупреждения о диверсантах. Город также пестрел плакатами с призывами к самопожертвованию: «На войне каждый мужчина любого возраста, как и каждая женщина ― солдаты!»; «За Польшу и Церковь мы будем сражаться до конца». По радиотрансляционной сети епископ начинал «Отче наш» со слов «Дай нам ежедневно нового врага мертвым»…

Государственное радио передавало совсем утешительные новости для поляков. На юге наступление врага остановили западнее Кракова. На севере польская кавалерия прорвалась через вражеский фронт и перешла польско-немецкую границу на пути к Берлину. Победа над немцами была для поляков как игрушка.

Пани Шебець почти ежесуточно просиживала в бомбоубежище. Она боялась оставаться одной. Ей было обидно из-за неблагодарности «сестры», которая, как она говорила, удрала из дома на следующий день после войны, не промолвившись почему и куда идёт.

В конце второй недели войны гражданские на улицу почти не выходили. Не было надобности. Магазины были пусты. Кинотеатры закрыты. Трамваи не двигались. Толпы собирались только возле старых водяных колонок ― длиннющие очереди от малого до старого боролись за воду.

К середине третьей недели на улицах появилось ещё больше военных. Некоторые ― верхом, но большинство ― пеши. Удивительно, они направлялись не на запад к польско-немецкому фронту, а в противоположную сторону ― на юго-восток, в Венгрию или в Румынию.

Я ночевал в бомбоубежище в доме Ванды, как раз посреди нашего квартала. Это был трёхэтажный кирпично-каменный дом с затейливыми окнами и большой аркой при входе, достаточно широкой для проезда автомобиля. Отец Ванды держал там единственный во Львове «Мерседес-Бенц». В основном я бил баклуши, только иногда повторял немецкую грамматику, но вообще ожидал приход войны во Львов. Однажды Ежи согласился сыграть со мной в шахматы. Но я сделал небольшую ошибку: обыграл его уже через пятнадцать ходов. С тех пор он со мной не играл. Он не знал, что раньше я поддавался ему только из-за того, чтобы он имел желание снова играть со мной.

Всё это время Ежи почти не отходил от Ванды. Я заметил, что почти ежедневно после захода солнца они уходили на крышу. Один раз я проследил за ними и шпионил через открытый люк.

Сначала они держались за руки и всматривались в даль. Их можно было принять за два неподвижных силуэта на фоне вечернего заката. Спустя некоторое время они обернулись. Ежи обнял Ванду и они начали целоваться. Потом он крепко прижал её к себе. Лёгкий ветерок закрыл его лицо прядью каштановых волос Ванды. Их неподвижность стала для меня нестерпимой, когда я увидел, как рука Ежи скользнула под юбку Ванды.

Раздался выстрел. Рядом просвистела пуля. Мне показалось, что я умер.

Раскрыв глаза, я увидел окровавленное лицо Ежи. Пуля попала в его затылок, когда они целовались.

Он начал сползать вниз.

Ванда не могла его удержать. Его тело было слишком тяжёлым для неё. Когда он падал, его рука ещё держалась за юбку Ванды, стягивая её вниз.

― Что ты делаешь?― крикнула она, не понимая бесполезности своего вопроса. Он лежал мертвый в луже крови, вцепившись в её юбку. Она пыталась разжать пальцы, но они были слишком крепко сжаты. Осмотревшись вокруг, нет ли кого поблизости, она попробовала снова. Не выходит.

Она оттолкнула его руку, стянула юбку и было побежала вон. Но через несколько шагов остановилась, оглянулась, оцепенела. Только сейчас она поняла, что произошло и кинулась к телу.

Она трясла его, держа за стан, словно пыталась разбудить.

― Ежи! Что же они сделали! Ежи! О Господи! Ежи, проснись! Умоляю тебя Ежи, встань! ― она истошно рыдала, вздрагивая всем телом.

Рядом просвистела ещё одна пуля и упала на землю. Через мгновение третья пуля срикошетировала от стены и впилась в крышу в нескольких сантиметрах от меня.

Я вздрогнул и спрятал голову. Закрыв за собой люк, я побежал в убежище в подвал.

― Ежи мёртвый! ― крикнул я.

Ко мне повернулись удивлённые лица.

― Ежи мёртвый на крыше! ― снова закричал я ещё громче, входя в убежище. Но в помещении никто не пошевелился, кроме матери Ежи, которая подбежала ко мне.

― Что ты несёшь?

― Да, он мёртвый.

Она резко остановилась, впялив в меня взгляд. Выражение недоверия на её лице сменилось выражением глубокой боли. Сжимая и разжимая кулаки, она сердито смотрела на меня, словно упрекая за такую весть. Испугавшись, что она может ударить меня, я подумывал, не убежать ли мне прочь. Но вдруг глаза её закатились, лицо побледнело и она упала на землю, как мешок с картошкой.

Все кинулись к ней и одновременно заговорили. Вихрь вопросов, жестов, напутствий, молитв закрутили каменное убежище. Как это могло случиться? Враг близко. Matka Boska, [8] Матерь Божья(пол.) защити и сохрани нас от немецких снайперов. Родители обнимали своих детей, наказывали и нос не показывать снаружи.

Два мужчины отвели меня в сторону и допрашивали. Разве я не знал, что это противоречит правилам гражданской обороны? Как я осмелился без разрешения уйти из убежища?

Я снова и снова пожимал плечами на эти упрёки. Только когда меня спросили, что я видел на крыше, я ответил:

― Ежи и Ванду.

― Что они там делали?

― Стояли рядом.

― Ну?

― Держались за руки, всматриваясь куда-то вдаль.

― А потом?

― Целовались.

― А дальше?

― Я услышал выстрел и увидел как Ежи упал.

― Ты видел? Опиши подробно!

Наконец меня отпустили, предупредив, что бы я не нажил себе проблем.

В сопровождении двух женщин Ванда спустилась с крыши. Была бледной, губы крепко сжаты, глаза пустые, как у мраморной статуи. Мужчинам, которые не сводили с Ванды придирчивых взглядов, было всё понятно: «Во всём виновата она… Соблазнила Ежи… Заманила на крышу… Развращённая кошка… Только шестнадцать, а уже… Как это деморализует наших детей… А что дальше из неё получится?»

Я не видел в Ванде ничего плохого. На самом деле я был влюблен в Ванду. Я хотел, что бы и меня она соблазнила, но я был младше её.