Степан Злобин - Пропавшие без вести

Маленький Отто лениво шагал к станции рядом с Муравьевым.

— Musik! Musik!.. Scheipe! [59] Музыка! Музыка! Дерьмо! — вдруг выпалил он и озлобленно сплюнул. Видно, все эти марши досадили даже ему. Муравьев вздохнул, ничего не ответив. Немец взглянул на Муравьева.

— Kein deutscher Sieg, — доверительно сообщил он, — in Stalingrad. Das ist Hitlers dummes Geschwatz. [60] Нет немецкой победы в Сталинграде, Гитлеровская брехня!

— Абер музик? [61] А музыка? — возразил Муравьев.

— Isch weiss — dummes Geschwatz! [62] Я знаю — брехня! — тихо ответил Отто и опять смачно сплюнул. — Falsch! — пояснил он.

— Гут! Данке, [63] Хорошо! Спасибо! — ответил ефрейтору Муравьев.

— Schneller, schneller! — вдруг пронзительно закричал Отто, подгоняя команду. — Los, los!.. [64] Живей, живей! Пошел!.

Навстречу ехал на велосипеде какой-то фельдфебель.

«Ин Шталинград каин дойчер зиг. Иш вайе — Гитлер думмес гешветц!» [65] В Сталинграде нет немецкой победы. Я знаю — гитлеровская брехня!

Эти слова обошли в тот же вечер все лагерные бараки. Они повторялись с радостью и бодрили сердца. Никто не знал, откуда они возникли, кто из немцев и кому их сказал. Но русские и не подозревали того, что в самой точности их передачи уже таился донос на маленького Отто. Один из всей лагерной конвойной команды, Отто произносил на саксонском диалекте «иш» вместо «их», «ништ» вместо «нихт».

И вдруг дня через три после этого разговора разнесся по лагерю слух, что трое пленных бежали с работ, убив Отто Назеля, который их охранял. Убийство русскими доброго малого Отто! Кто же его убил? Никто не знал убежавших. Из какого блока? Какого барака?.. Но слух подтвердился, «чистая душа» обошел все бараки с одной и тою же речью.

— Вы сво-лочи и дикари, — в нос говорил он. — Вы банди-ты. Ваши товарищи убили ефрейтора Отто Назель. Он с вами слишком хорошо обращался. Гер-ма-ния не простит убий-ство сол-дата. С этого дня вас будут держать в стро-го-сти.

И «строгости» начались.

В рабочих командах, что ни час, убивали людей за «плохую» работу, за нарушение строя. «Чистой душе» почудилось, будто подметальщик хочет украсть картофелину, и он застрелил его. Унтер-офицер Кубис, гуляя за оградою с девушкой, предложил ей выстрелить из пистолета «для практики», и она убила паренька из команды портных. Унтер Принц застрелил в один день двоих…

Неделю спустя немцы откуда-то привезли ночью троих пойманных беглецов. В ближних к комендатуре бараках были слышны удары плетей и крики.

По лагерю ничего еще не объявили, но все уже было ясно — по ту сторону лагерных ворот, рядом с караульной вышкой, немцы возились, приставив лестницу к телеграфному столбу.

Столб был с высокой подпоркой и образовал с нею острый угол. Чуть ниже вершины угла была врублена перекладина. К перекладине прикрепили три веревочные петли. Пленных из всех бараков погнали на общее построение.

Солдаты вели осужденных от тюрьмы по длинной прямой дороге. Вся пятитысячная колонна из-за проволочной ограды смотрела на них. Скованные по ногам короткими железными путами, обреченные шли мучительно медленно. Когда они подошли настолько близко, что их можно было уже узнать, по рядам пленных пробежал глухой возбужденный говор. Многие узнали обреченных. Это был Жарок Жягетбаев с товарищами. Они убежали месяца полтора назад и к убийству Назеля никак не могли иметь отношения.

— Achtung! — гаркнул оберфельдфебель.

Полицаи ринулись по рядам, размахивая дубинками и плетьми.

Все утихло, и, как зловещее карканье, раздался трескучий голос лагерного коменданта, гауптмана гестапо, что-то читавшего по-немецки короткими, резкими фразами.

«Чистая душа» перевел на русский язык гестаповский приказ о том, что трое военнопленных приговорены к повешению за убийство немецкого ефрейтора батальона охраны Отто Назеля.

— Не може буты! Воны вже два мисяца як утиклы! — выкрикнул одинокий голос.

Но капитан и «чистая душа» с толпою фельдфебелей и унтер-офицеров, не обратив никакого внимания на выкрик, пошли за калитку лагеря, к месту казни.

— Эх, что им кричать! Гады, сволочь фашистская, сами ведь знают, что вешают неповинных! — сквозь зубы сказал Муравьев.

Угрюмый черный фельдфебель приказал солдату снять кандалы с ног осужденных и подтолкнул одного из них к лестнице. Со скованными за спиной руками, тот забирался с трудом. Фельдфебель его поддержал, помогая стать выше, под самой перекладиной.

— Товарищи! — твердо и громко сказал осужденный, пока палач, стоя выше на той же лестнице, старался накинуть петлю ему на шею. — Фашисты казнят нас из мести. Мы бежали уже тому шесть недель. Солдат убит, когда мы были на Одере. Они вас хотят запугать. А вы не бойтесь, бегите! Пусть ловят, казнят… Все равно Советский Союз победит, все равно фашисты погибнут…

С последними словами фельдфебель столкнул осужденного со ступеньки. Повешенный несколько раз вздрогнул и, раскачиваясь, безжизненно вытянулся.

Тяжелое дыхание тысяч людей создало над колонной пленных целое облако пара. Слышалось сдавленное рыдание, кашель…

Два солдата уже подталкивали второго осужденного по лестнице к палачу. Тот вдруг уперся и выкрикнул:

— Товарищи, мы никого не убили! Бегите из плена… Красная Армия ждет! Мы побе…

Палач поспешил столкнуть его, и последнее слово оборвалось невнятным, сдавленным звуком.

Видно, петля неудачно попала — он содрогался долго, будто силясь взмахнуть связанными руками…

Не дождавшись, когда он повиснет недвижно, немцы уже тащили на лестницу третьего. Это и был Жарок. Внезапным и ловким ударом ноги сбив с лестницы помогавшего ему подняться солдата, он стал, плотно прислонясь спиной к лестнице, и сказал:

— Мы не убили солдата. Не бойся, товарищи! Убегай из лагер! Наша победа будет. Гитлер-собака сдохнет… Ипташляр, яшасын коммунизм! — выкрикнул вдруг Жарок на родном языке. — Яшасын СССР! Яшасын… [66] Товарищи, да здравствует коммунизм! Да здравствует СССР! Да здравствует… (казахск.)

Черный фельдфебель сверху ударил его по голове кованым каблуком. Жарок упал с лестницы без сознания, его потащили и всунули в петлю.

— Зверье проклятое! Фашистская сволочь, убийцы! — все более внятно слышались выкрики из рядов пленных.

И даже полиция сделала вид, что не слышит…

…С мрачным, глухим говором уходила от ворот по баракам тысячная толпа, стуча и шаркая тяжелыми деревянными колодками.

Муравьев шагал молча. Это была не первая казнь у него на глазах. Каждый раз при этом самым тяжелым было сознание бессилия. «Погибают достойные, молодые советские люди. Как же молчать?! Молчит толпа рядовых, а ты, полковой комиссар, что делаешь? Пушкина вслух в бараке читаешь?!» — упрекал себя Муравьев.