Владимир Попов - Сталь и шлак

Увидеть наркома ему удалось только под утро.

За последнее время нарком резко изменился. Его смуглая кожа приобрела желтоватый оттенок, глаза ввалились, но выражение их осталось прежним.

— Извините, что задержал, но у меня тут такое… Ну, как ребенок?

— Спасибо, жив.

— Это я знаю, мне докладывали, а общее состояние?

— Поправляется.

— Очень хорошо. А как вас приняли?

— Удивительно! Столько эшелонов прибывает на этот завод, столько людей — всем находится жилье. Через три-четыре часа люди уже под крышей.

— Кое-где хуже. По нескольку дней в вагонах живут. Работать уже можете?

— Могу.

— Ты меня прости, товарищ Макаров, — неожиданно переходя на «ты», сказал нарком, — но мне думается, лучшее лекарство от горя — это работа. Правда?

Макаров кивнул головой.

— Я решил послать тебя на большой завод и на большую работу. Поедешь начальником второго мартеновского цеха к Ротову.

Макаров задумался. Большая работа — и вдруг начальником цеха. Его, главного инженера! К тому же его семья живет сейчас на квартире у начальника именно этого цеха, Григорьева, и тот так тепло и сердечно ее принял.

— Разочарован? — спросил нарком.

Макаров замялся.

— Удивлен?

— Цех, наверное, в прорыве?

— Нет, план он выполняет. Но что такое сейчас план? Ведь юга нет. Остался один восток. Производство в два раза уменьшилось, а потребность возросла безгранично. План — это закон, невыполнение его — преступление. Самое страшное в этом цехе то, что начальник его считает, будто он достиг предела, дальше которого шагнуть не может. Он очень доволен собой и своей работой, а для инженера это же смерть. Я его спрашиваю: «Как дела?» Отвечает: «Превосходно, сто два процента». — «А больше можете дать?» — «Нет, не могу». Сейчас цех дает шестьсот пятьдесят тысяч тонн, а нужно взять с него миллион тонн стали в год. Это большая и продолжительная работа.

— Я понимаю, товарищ нарком, — негромко отозвался Макаров.

— И далеко не всякому под силу. К тому же придется срабатываться с директором, а это тоже задача не из простых.

— Почему?

Нарком ответил не сразу.

— Видишь ли, Ротов — очень крупный директор, хороший хозяин, для завода сделал много. У него там все свое, включая первое в Союзе подсобное хозяйство. Он построил и маслозавод и мясокомбинат, ну, короче, — все, что надо. Но характер у него крутой, воля железная, а ты самолюбив. Сработаться вам будет трудновато. Хотя с Дубенко вы же сработались?

— Где теперь Дубенко? — заинтересовался Василий Николаевич.

— В Наркомате обороны, собирает железный лом на полях сражений.

— Ну, это слишком жестоко! — невольно вырвалось у Макарова.

Нарком помрачнел.

— Жестоко? Нет, это мягко. Там его научат, как нужно выполнять приказы. И людей беречь научат. Что это такое? Главного инженера за связного послать, начальника цеха потерять… Куда это годится! А потом эти семь третьих эшелонов! Тоже оказал услугу! Я теперь не могу в НКПС звонить. Пробовал говорить о нескольких эшелонах, а мне отвечают: «Опять у вас семь третьих будет…» Насчет электростанции я уж молчу: ума человеку добавить трудно, враги оказались умнее, — но хоть приказы бы выполнял.

Нарком сердился, и Макаров пожалел о том, что вступился за директора. Это было уже бесполезно.

— Ну, желаю удачи, — неожиданно закончил беседу, нарком и протянул руку. — Помни: в перспективе миллион тонн. В случае чего звони лично.

Макаров уже взялся за ручку двери, когда нарком снова окликнул его:

— Ты так и путешествуешь в сапогах? А верхнее у тебя что? Пальто?

Макаров смущенно кивнул головой.

— Тоже руководители, одеться не смогли! Рабочих вы хоть одели?

— Одели.

— Ну, это уже лучше. — Нарком позвонил к секретарю: — Оденьте Макарова в валенки, полушубок, шапку. — Положив трубку, он повернулся к Макарову: — Так помни: миллион тонн.

После езды в тамбурах и на платформах Макарову было странно ехать в мягком вагоне. Он с наслаждением отсыпался. Даже сон приснился ему какой-то спокойный, радостный, и он проснулся, улыбаясь. Но, открыв глаза, тотчас же вспомнил о могиле на степном полустанке. Василий Николаевич повернулся на другой бок, пытаясь заснуть. Кто-то нетерпеливо тронул его за плечо. Пассажиры уже укладывали вещи, поезд замедлял ход.

От вокзала Макаров поднялся вверх и вышел на улицу, вдоль которой тянулись коттеджи инженерно-технического поселка. Елене с Вадимкой была предоставлена комната в одном из этих коттеджей, принадлежавшем начальнику цеха Григорьеву.

Было рано, и в коттедже все еще спали. Макаров остановился у дверей, поднес руку к звонку и задумался. Не хотелось будить Елену, а особенно хозяев. Он, пожалуй, рискнул бы позвонить, если бы в кармане у него не лежал приказ наркома о назначении его начальником цеха, в котором столько лет распоряжался Григорьев.

Макаров огляделся. Длинная прямая улица была с обеих сторон застроена нарядными двухэтажными коттеджами.

Когда-то в этих коттеджах жили иностранцы, представители фирм, поставляющих заводу оборудование, шеф-монтеры, консультанты.

Коттедж, в котором жил Григорьев, до сих пор назывался «сайловским», по имени иностранного инженера, в свое время занимавшего его.

Англичанин по происхождению, американец по подданству инженер Сайл большую часть своей жизни провел в Америке и считался крупнейшим знатоком мощных мартеновских печей. Типичный рыцарь наживы, он менял свое местожительство в зависимости от того, где больше платили. В тридцатых годах в Европе мартеновских печей не строили, в Америке хватало своих специалистов, и Сайл охотно поехал в Россию, где платили всего щедрее. После окончания строительства первой очереди его оставили консультантом по освоению МП эксплуатации цеха.

Сайл не спеша двигался, не спеша разговаривал, но спеша работал. Плавки в печах сидели подолгу, печи перед завалкой остуживались якобы с целью увеличения стойкости подин. Две плавки с печи — двести пятьдесят тонн стали в сутки, — эту цифру Сайл считал более чем достаточной.

В Америке Сайл жил во время длительной депрессии, когда печи работали наполовину своей мощности, воскресные дни простаивали на «дежурном газе» и в понедельник неторопливо разогревались. Ни американский, пи международный рынок не испытывали никакой нужды в металле.

Этот стиль работы Сайл упрямо прививал и здесь, беспощадно расправляясь с теми, кто пытался ему возражать. Ни нарушение технологии, ни авария не вызывали у него такого бешенства, как скоростная плавка.

— Азиаты! — кричал он. Вынув изо рта плоскую английскую трубку, гнал скоростников от печей и требовал, чтобы их больше не допускали к работе.

Страна послала в этот цех лучших сталеваров с лучших заводов, но, сдерживаемые окриками и угрозами Сайла, они топтались у первоклассных печей и не могли показать тот класс работы, на который были способны.