Пауль Борн - Смертник Восточного фронта. 1945. Агония III Рейха

И теперь они надеялись, что смогут спихнуть досадную «ношу» на нас, а сами быстренько уберутся подальше. Я уговорил их присоединиться к колонне и тянуть сани дальше. Двое детей беспрестанно плакали, а мать, похоже, была или глухой или вовсе умерла. Я так не смог ничего разглядеть среди шкур и одеял. На рассвете крики прекратились. Я всю ночь не спускал глаз с этих жалких негодяев-солдат, держа их на расстоянии пистолетного выстрела, потом мы вышли к отмели, и в спешке мне оставалось только пожелать несчастной женщине всего хорошего. Но она уже умерла, как и двое детей, которые были с ней.

Уже развиднелось, и я решил все же осмотреть свою правую ногу. Уже довольно долго я ощущал в ней сильное жжение. В ботинке зияли две дыры, мизинец торчал наружу, и я разглядел запекшуюся кровь. Куртка и штаны были исполосованы вдоль и поперек, как будто я продирался сквозь колючую проволоку.

На косе были видны следы недавней военной операции — именно здесь мы увидели первых повешенных, мужчин и женщин, тела их покачивались на деревьях. Их «преступления» были перечислены на висевших у них на груди кусках картона. Вначале было дико смотреть на них, но некоторое время спустя, когда среди повешенных стали попадаться и солдаты всех рангов, мы привыкли и уже не глазели на этих несчастных. Всех нас мучил один и тот же вопрос — почему хорошо подготовленные, опытные солдаты не оказывали врагу сопротивления? Неужели эти люди лишились рассудка или сил? Почему ни один армейский командир не пожелал уберечь нас от гибели? Почему никто не прикончил безумца, стоявшего у руля нашей страны?

В домиках курортного города К[ахльберга; Крыница Морска] ютились толпы беженцев. Мясникам и пекарям запрещали продавать продукты в долг, и люди изнемогали от голода. Когда мы снова отправились в путь, по другую сторону дороги увидели в придорожных канавах тела умерших от голода и холода беженцев. Часть их продолжала двигаться по дороге. Некоторые шли налегке, даже без багажа, в лохмотьях, кое-кто и босиком, с трудом передвигая обмороженные ноги. Другие метр за метром ползли вместе с семьями на драндулетах, когда-то бывших машинами. А потом нам попались с важными шишками и разряженными в пух и прах шлюхами машины командиров вермахта, куда на ходу подсаживали женщин и девушек. Следовало, конечно, дать пару очередей по колесам, но никто не решался — как-никак за такое можно было запросто угодить под военно-полевой суд, а те не церемонились, все сводилось к тому, чтобы как можно быстрее подыскать подходящее дерево с крепкими ветками.

На целую ночь и весь последующий день нашим пристанищем стал печально известный концлагерь Ш[туттхоф; Штутово]. Здесь тоже кишели беженцы и части вермахта. Эсэсовское командование лагеря вместе с заключенными давно переправили на запад. Пока я в административном корпусе договаривался о нашем размещении, женщина-беженка молча положила на стол начальника лагеря узел, завернутый в тряпье. И тут же безмолвно отошла в сторону. Секретарша отпихнула узел, и женщина трясущимися руками забрала сверток и исчезла с ним в соседнем помещении. Как пояснила секретарша, это был умерший ребенок женщины. И, по ее словам, этот случай был далеко не единственный.

Нам не хотелось оставаться в переполненном и зловонном бараке, где сушилась одежда, промывали и обрабатывали раны и обморожения, где непрерывно кричали и плакали дети и женщины. Даже насквозь промороженный самолетный ангар, и тот показался нам чуть ли не раем в сравнении с вонючим бараком.

В Д[анциге] царила обычная суматоха большого города. Поразительно, но здесь все выглядело совсем как в мирное время. Люди глазели на нас, будто на диковинных животных из зоопарка. Неужели здесь никто ничего не понимал? Неужели они все здесь свихнулись? Неужели русские на самом деле всего в 30 километрах отсюда? А здесь никто даже не произносил слова «бежать».

Пройдет совсем немного времени, и этот красивейший город, вероятно, и ставший причиной войны, [60] Между Польшей и Германией долгое время после Первой мировой войны были трения по поводу Польского коридора, узкого участка земли, перешедшего к Польше по Версальскому договору. Этот кусок земли обеспечивал Польше доступ к Балтийскому морю, но разделял Германию и Восточную Пруссию. В марте 1939 года Германия потребовала передачи Данцига и немецких земель в Польском коридоре. Польша отказалась и попросила у Франции и Британии защиты. Они согласились, и 1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу. будет буквально стерт с лица земли. Нельзя описать словами, что творилось на переполненном беженцами пароходе KdF [61] KdF — аббревиатура «Kraft durch Freude», что значит «сила через удовольствие». Это была схема нацистов, благодаря которой простые немцы получили возможность путешествовать на океанских лайнерах и открывать для себя новое. Конечно, в этом был позитивный момент, но нацисты использовали эту возможность в чисто пропагандистских целях. «W. Gustloff [62] 30 января 1945 года Wilhelm Gustloff был потоплен русскими торпедами, погибло от 7000 до 8000 людей, в основном беженцев, это была одна из самых масштабных гражданских трагедий Второй мировой войны. », когда он то ли напоролся на мину, то ли стал жертвой торпеды. Но жители Д[анцига] все еще не верили, что существует какая-то угроза их жизни, ведь пропаганда лгала напропалую, уверяя всех в обратном.

Мое «подразделение» здорово сократилось, и нам оставалось лишь сдать лишнее оружие и боеприпасы, и теперь я мог, как говорится, отправиться на все четыре стороны. Но стоило ли? Затеряться в окружающей суматохе и тем самым расписаться в собственной трусости? Нет, так поступить я не мог. Я горел желанием снова увидеть русских, поквитаться с ними и, если потребуется, достойно встретить свой конец. Даже слепому было видно, что все катится к чертям — возможно, мне удалось бы сбежать в Швецию или в Данию, но раз я решил остаться, надо было продвигаться к фронту, где перспектива погибнуть с честью была более чем сомнительна.

К несчастью, в этот же день части СС меняли место дислокации, и возможность сбежать была упущена. Вместо этого я пополнил личный состав батальона в Н[ойштадте; Вейхерово], к счастью для меня, батальон как раз закончил путь. Маленькая царапина на моей ноге почти не беспокоила меня, но доктор решил заняться ею. У меня не было желания валяться из-за нее в постели, но и нести так называемую «службу» не хотелось.

Однажды прозвучал сигнал тревоги, и командир батальона произнес короткую речь. Надо отходить, русские окружили нас и атакуют наши сторожевые посты. Словно мы собрались на учения. Вместе с моим подразделением я занял позицию в окопах, чуть западнее города. Через эту зону проходили широкие бетонные автомагистрали, а позади нас были вырыты противотанковые рвы. Мы стояли в стрелковых ячейках окопов и скоро продрогли до костей. Темнело, и вот уже несколько часов дул пронизывающий холодный ветер.