Анатолий Маркуша - Нет

К телефону подошел Вартенесян, он не сразу разобрал, кто его вызывает — слышимость была отвратительной, — а когда понял, что у телефона Анна Мироновна, сразу смягчил голос и первым делом заверил:

— Тут у нас все хорошо. Не волнуйся. Отдыхай. Анна Мироновна стала торопливо объяснять ему, что надо передать Виктору Михайловичу, и Сурен Тигранович послушно повторял:

— Понятно, пэрэдам. Понятно… Понятно… Пэрэдам.

Рабиновича Анна Мироновна знала главным образом понаслышке, видела всего несколько раз, давно, а в доме у него и вовсе никогда не бывала. Виктор Михайлович всегда говорил о нем как-то подчеркнуто уважительно. Анна Мироновна помнила, что Витя познакомился и подружился с Рабиновичем еще в летной школе.

И вот она пришла к нему с письмом от Хабарова. Невысокий, довольно полный, с курчавой, сильно прослоенной седыми волосами головой, он встретил Анну Мироновну в коридоре, помог снять пальто, учтиво пропустил в комнату, которая могла быть названа и кабинетом, и мастерской и имела, на взгляд Анны Мироновны, совершенно ужасный вид. Старые, шкафы, казалось, готовы были лопнуть от книг и бесчисленного множества кое-как заткнутых в полки канцелярских папок, пронумерованных черными и красными наклейками, вырезанными из настольного календаря. К подоконнику был пристроен верстак, загроможденный какими-то электронными приборами, напоминающими разобранный радиоприемник. На длинной полке, криво прибитой над старым, накрытым чем-то тканым диваном, выстроилась шеренга пыльных самолетных моделей — частью очень похожих на настоящие машины, частью весьма условных, прозрачных — из плексигласа.

Рабинович был в военной форме, но форма сидела на нем странно. Казалось, подполковник донашивает чужую тужурку, узковатую и несвежую.

— Простите, — сказала Анна Мироновна, — я запамятовала ваше отчество…

— Григорьевич — мое отчество. Но это не обязательно. Витя зовет меня Левкой, и вы можете тоже.

— Посмотрите, пожалуйста, Лев Григорьевич, Витино письмо, а потом я скажу несколько дополнительных слов.

Он усадил Анну Мироновну в продавленное, когда-то шикарное кресло, сам расположился за столом и стал читать. Читал, хмыкал, крутил головой, делал пометки на письме.

Как ни старалась Анна Мироновна быть снисходительной, Рабинович ей не нравился. Какой-то верткий, какой-то суматошный. И дом, захламленный, нечищеный и немытый, ей тоже не нравился. Подумала: «И чего только Витя хорошего в нем находит?»

— Ну так! Прочел, — сказал Рабинович. — Замахнулся Витька серьезно, широко замахнулся. Вы в курсе?

— В самых общих чертах, настолько, насколько можно это понять, не будучи специалистом…

— Великолепно. И очень жаль, что раньше пятого я не смогу вырваться в больницу. Все, что он тут нацарапал, совершенно несерьезно. Абсолютно примитивное рукоделие! Ну, мысли. И что? У всех есть ценные мысли! Только кто их будет печатать? И потом не с этого начинают, когда лезут в научную работу. Первым делом идут в библиотеку, шевелят каталоги, смотрят, что вышло вокруг и около, интересуются защищенными диссертациями. Я знаю, знаю, знаю, что вы хотите возразить: половина диссертаций — собачий бред. Да? И все-таки полистать их надо хотя бы для того, чтобы не ломиться в открытые двери…

— Нет, Лев Григорьевич, я как раз совсем не это хотела возразить…

— Не это? А что?

— Витя лежит. Он прикован к постели. Только-только начал шевелить ногами. О какой библиотеке может идти речь?

Рабинович будто споткнулся, будто с разбегу зацепился за что-то невидимое.

— Слушайте, я же полный идиот. Ради бога, извините меня, Анна Мироновна. Просто… как бы это сказать… Просто я не воспринимаю Витьку лежачим… Ах, как нескладно получилось.

Странное дело, но стоило Анне Мироновне увидеть смущенное, растерянное лицо Рабиновича, и она как-то сразу наполовину простила ему и суетливость, и жеваный мундир, и захламленную квартиру.

— Минуточку! Сейчас я еще раз прочту все, что он тут написал.

Анна Мироновна стала рассматривать книги, самолетные модельки, рисунок на ткани, покрывавшей диван. Рабинович читал.

— Ну вот, теперь все ясно. И, по-моему, есть один правильный ход, — сказал Рабинович, отрываясь от письма. — Как я понимаю, Витьке не терпится? Руки у него чешутся. Так? Сейчас я напишу для него предварительную программу действий, скажем, на неделю. Хорошо? Вы отвезете и скажете: вот Левкины вопросы, думай и спорь с ним. После пятого я приеду, и мы продолжим разговор. Так? Вы спешите? — спросил Рабинович, доставая из стола пишущую машинку. — Это дело займет минут сорок.

Анна Мироновна подумала: если заезжать еще раз, времени уйдет, конечно, больше, чем сорок минут; попросить Рабиновича привезти то, что он называет «программой», к ней… Она решила подождать.

— Если не возражаете, я обожду.

— Отлично. Сейчас! — Он проворно выбрался из-за стола и исчез. Вернулся в сопровождении женщины — немолодой, модно одетой, красивой, с какой-то фарфоровой улыбкой на губах. — Знакомьтесь. Моя жена Нина. Сокровище номер раз. Дети в школе. Так что, между нами говоря, считайте, вам повезло. Ниночка будет вас поить чаем, да? И развлекать. Между прочим, эту работу она любит и думает, что понимает! А я в это время все нахлопаю…

Анна Мироновна успела узнать, что Нина Борисовна — в не столь далеком прошлом балерина и ближайшая сотрудница самого Хотилова («Как, вы не знаете Леонида Леонидовича?»), что Лева очень дружен с генералом Ларюшкиным («Ну, уж генерала Ларюшкина вы не можете не знать!») и что у этого Ларюшкина шикарная дача в шикарном месте, что они — Лева и Нина — отдыхали в прошлом году в черноморском Доме творчества.

Чувствуя, что у нее разбаливается голова, Анна Мироновна украдкой посмотрела на часы. Прошло полчаса, машинка за неплотно прикрытой дверью еще стучала.

«Терпи, — сказала себе Анна Мироновна, — может быть, Вите это действительно нужно».

А Нина Борисовна, все не убирая угрожающей улыбки с лица, продолжала добросовестно исполнять поручение мужа.

— Скажу по секрету, ваш Виктор — совершенно неотразимый мужчина. Признаюсь, когда-то я была просто влюблена в него. Впрочем, в Виктора Михайловича влюблены, вероятно, все женщины. Мне так жаль его, так жаль, просто не нахожу слов…

Нина Борисовна говорила не умолкая.

Машинка продолжала стучать.

Наконец в дверях появился хозяин дома, метнул взгляд в сторону женщин, чинно сидевших за круглым обеденным столом, улыбнулся и сказал:

— Ну вот, все готово. Надо полагать, что Ниночка не совсем вас заинформировала? Ничего, ничего, ничего, хотя с непривычки действительно тяжеловато…

Анна Мироновна преувеличенно радушно распрощалась, словно во сне, спустилась по лестнице, крепко сжимая в руке свернутую трубкой «программу». На улице она постояла с минуту: в ушах еще жил въедливый и беспокойный голос Нины Борисовны.