Хайнц Конзалик - Штрафбат 999

— Вам это дорого обошлось бы, — предупредил его Вернер.

Подойдя к двери, он распахнул ее и вызвал постового.

— Стрельба на поражение, дорогой мой! Так что советую вам воздержаться от глупостей.

— Я заговоренный — в меня не попадут! — не унимался Шванеке. — Возьму и растворюсь в воздухе, как муженек моей тетки, который после того, как его похоронили, все ей по телефону названивал. Как это называют — спиритизм? Или спиртизм? Так вот, является такой… спиртист к тебе, ты его цап! А его и нет! Растворился в воздухе! Ищи-свищи!

Вернер не обрывал его. Он понимал, что Шванеке несет всю эту околесицу из страха. Вернер не знал и не мог знать, как уже на следующее утро будет стоять как идиот в том самом сарае, куда по его приказу на ночь заперли рядового Шванеке, слово в слово вспоминая все им здесь сказанное. И грызть себя за то, что не принял его слова всерьез…

— Ладно, хватит… Увести! — скомандовал он двум явившимся по его приказу конвоирам. — И пусть хоть помоется как следует.

— Помоюсь, помоюсь, — заверил его Шванеке и, уже уходя, повернулся и подмигнул обер-лейтенанту, будто их связывала некая общая тайна.

На следующее утро после возвращения Шванеке в батальон и в 1-ю роту Вернера произошли два события, которые не смогли объяснить ни сам обер-лейтенант Вернер, ни его фельдфебель, ни часовые. Об этих событиях еще долго потом говорили, имя Шванеке обрастало легендами. Дело было так.

Рядовой Карл Шванеке загадочным образом исчез из запертого сарая, куда его поместили на ночь перед отправкой в Оршу. И это было еще не все: вместе с ним из канцелярии исчез пистолет фельдфебеля роты с тремя полными обоймами, а из полевой кухни — здоровенный тесак, каким закалывали баранов и свиней. Как подобное могло произойти?

Вернер распорядился выставить целых два поста — один у входа в сарай, другой позади него. Он не желал всякого рода осложнений. Когда в два часа ночи пришла смена, обоих часовых обнаружили в бессознательном состоянии, карабин одного вместе с подсумком с патронами Шванеке тоже прихватил на всякий случай.

— Не иначе как в атаку на русских собрался, — посмеивались солдаты, узнав о деталях таинственного побега Шванеке.

Все они до единого были на стороне Карла Шванеке, ныне бесследно исчезнувшего. Когда на следующий день пытались восстановить картину побега, выяснилось следующее: по-видимому, Шванеке в течение нескольких часов, действуя чрезвычайно осмотрительно, расшатывал доски сарая. Охрана, во всяком случае, ничего не заметила. Потом, протиснувшись через образовавшуюся, надо сказать, довольно узкую щель наружу, он нанес удар кулаком по голове сначала одному часовому, потом другому (ни тот ни другой впоследствии не были в претензии к Шванеке, хотя головы у них раскалывались еще дня три).

Покончив с этим, он пробрался к хате, где помещалась канцелярия роты, выдавил стекло, забрался внутрь, похитил личное оружие фельдфебеля роты. Выбравшись наружу, направился к полевой кухне явно в надежде прихватить с собой еды, но с едой у него не вышло — она была под запором, а ответственный повар храпел рядом. Шванеке не рискнул поднимать шум, поскольку близилось время смены караула, и ограничился тем, что стащил большой нож для забоя скотины.

— Черт бы вас побрал, неужели вы ничего не слышали? — разорялся обер-лейтенант Вернер на своего фельдфебеля, стоявшего перед ним с понурым видом.

— Никак нет, герр обер-лейтенант.

— Но вы же спите, черт побери, в двух шагах от канцелярии… Куда он мог… Он же ведь не мог далеко…

Обер-лейтенант Вернер размышлял. Нет, к линии фронта Шванеке не направится — там его сразу же сцапают. В Оршу? Самоубийство, чистейший идиотизм, об этом и говорить нечего. Тогда куда ему остается идти? Только к партизанам. Именно эту версию он и представил позже по телефону своему непосредственному начальнику гауптману Барту.

— Вот же скотина! — сказал Барт, и Вернеру показалось, что в тоне гауптмана проскользнули нотки восхищения, наверняка Барт не мог удержаться от улыбки, услышав эту сногсшибательную новость. Впрочем, поступок Шванеке вполне заслуживал улыбки. И слез тоже: что, ну скажите, что с ним теперь делать?

— Что вы собираетесь предпринять, Вернер?

— А что я могу предпринять? Ничего. Накатать об этом рапорт.

— А расследование?

— Смысл?

— Думаю, никакого.

— Вот и я тоже так считаю, герр гауптман. Нечего и голову ломать — он направится прямиком в лес! Какие тут могут быть поиски? Там и партизанский отряд не обнаружишь, не то что одного человека. Могу спорить на что угодно, что он направится именно туда.

— И наверняка выиграете, Вернер. Потрясающий малый, а?

Они рассуждали верно — Шванеке на самом деле добрался до горкинского леса. Того самого, где скрывался его заклятый враг Тартюхин. В этом же лесу окопался и Михаил Старобин, сидевший в землянке, дымя махоркой и слушая, как Анна Петровна Никитина переставляет чугунки.

Час назад от них ушел старший лейтенант Деньков.

— Через три часа начнется, товарищи, — сообщил он. — На этот раз мы погоним отсюда немецких псов. Если бы вы видели, какие силы сосредоточены здесь. 200–300 «катюш», 200 танков, а орудий столько, сколько я в жизни не видел!

Старобин был рад узнать об этом. Инцидент с Таней был позабыт — никто больше о девушке не вспоминал, даже имени не произносили — словно ее никогда и не было. Но все знали: такая судьба ждет каждого, кто предаст. Когда война кончится, когда немцев окончательно разгромят, тогда он женится на Анне Петровне. Откровенно говоря, женщина была далеко не красавицей, но верной и… вообще… Размышляя об этом, Старобин сидел у землянки, не слыша, как сзади к нему подбирается чужак, пристально глядя в спину укутанной в тулуп фигуре, над головой которой поднимался махорочный дымок. Это был Шванеке.

Это место было самое удобное. Ему приходилось видеть не одну партизанскую землянку, но эта была расположена идеально. Остальные располагались кучами, эта же стояла особняком от всех. Шванеке пришел в лес, чтобы отсидеться здесь. Недалек день, когда под натиском Советов немцы отступят, тогда и партизанам станет здесь нечего делать, и он сможет сдаться в плен русским военным. Но этого дня еще нужно было дожидаться. Он был вооружен, боеприпасов хватало, может, и он соорудит себе землянку наподобие партизанской. А житье обеспечит, пробиваясь воровством, — только это Шванеке и оставалось.

Голод гнал его вперед. Вот уже третьи сутки во рту крохи хлеба не было. А на таком холоде не евши долго не протянешь. И землянка, на которую он набрел, удобно располагалась в глухой чащобе. Почему бы не попытаться?

Михаил Старобин, сунув большой палец в трубку, пару раз потянул из нее, потом довольно кивнул. И этот момент был последним в его жизни. Повалившись ничком в снег, он попытался было крикнуть, но не смог — ему показалось, что некая сила разрубила его пополам.