Сергей Михеенков - Штрафная рота. Высота смертников

— Что будем делать, товарищ младший лейтенант? Может, пугнуть их из пулемета?

— Подожди. Если они одни, надо выяснить, что им надо.

Прислушались. Слышался приглушенный скрип мерзлого снега. Три синие тени маячили на фоне черной дороги.

— Это не разведка. Убитых своих собирают.

Значит, до утра не сунутся, понял Воронцов. Сердце его радостно забилось.

Пришли пулеметчики, охранявшие фланги. Воронцов узнал Калюжного и Полевкина. Третий боец был незнакомый.

— Ну что, ребята, счастливо отдежурили?

— Слава богу, товарищ младший лейтенант. Нам с вами не впервой.

Чинко собирал свой МГ, заматывал вокруг затвора длинный конец ленты. Пустую металлическую коробку толкнул ногой в угол окопа.

— Что, старые знакомые? — спросил он.

— Вместе из окружения выходили.

— Понятно.

Отползали двумя потоками. Воронцов оставил с собой Чинко и расчет Калюжного. Они уходили последними. Полевкин вытащил из вещмешка три гранаты.

— Ты что? — спросил его Воронцов.

— Надо заминировать. Узнаем, когда они займут траншею. — И Полевкин взял первую гранату, выдернул чеку и, не отпуская скобы, подсунул ее под первый попавшийся труп.

— Немцы своих уносят. А мы бросаем. — Сказал это незнакомый пулеметчик, из расчета Калюжного.

Тело Степана лежало где-то там, в первой траншее, куда они теперь возвращались. Если его уже не вынесли. Если не вынесли, то сейчас надо это сделать самому, решил Воронцов.

Они взвалили на плечи разобранные «максимы» и, уже не прячась, пошли в тыл. Прошли мимо сгоревшего танка. От него еще веяло жаром. Земля вокруг обтаяла. Пахло горелым металлом. Демьян рассказывал, что, когда тела сгорают в танке, от них не остается ничего, кроме горстки пепла. Из этого танка не выбрался никто. Ни один люк не открылся.

— Восстановлению не подлежит, — крякнул кто-то довольно. — Вон как его разворочало.

— Снаряды грохнули.

— Кто ж его уделал? Бронебои?

— Хер там. Дед один.

— Власовец?

— Ну да. Тише ты. Сержант, рядом с лейтенантом, тоже из этих…

Утро уцелевших штрафников застало внизу, под горой, за болотом, которое они накануне, еще полным своим составом, переползали, с опаской поглядывая на скаты, озаряемые осветительными ракетами.

Воронцов проснулся от того, что вдруг почувствовал страх: ему надо было бросить гранату, а запала, который он положил в другой карман, никак не мог нащупать…

Открыл глаза. Над головой черные сосновые бревна. Железная печь-полубочка посвечивала дотлевающими углями. Кто-то в углу на нарах задыхался и плакал:

— Уйди!.. Уйди!..

После того что они вчера пережили, хорошие сны не приснятся.

Он отыскал возле печки свои сапоги. Намотал портянки и обулся. Накинул на плечи шинель. Правая пола оказалась разорванной почти до кармана. Жалко, новая шинель, подарок подполковника Колчина. Надо будет почистить и зашить, решил он. Воронцов откинул старое армейское одеяло, заиндевевшее снизу, толкнул низкую дощатую дверь и сразу оказался в траншее.

Звезды еще стояли над землей. На востоке зеленела заря, снизу подрумяненная розовым сиянием близкого солнца. Немцы на горе уже не пускали ракеты. Пространство наполнялось прозрачно-синим светом утра.

По ходу сообщения из тыла прошла группа бойцов в новеньких камуфляжах. Они вышли в траншею, постояли немного. Старший некоторое время смотрел в бинокль в сторону высоты и заснеженных скатов. Вчера штрафники карабкались по ним вверх, забрасывали гранатами пулеметы. Сегодня в траншее, идущей по обрезу горы, вновь сидят немцы. Через день-другой снова заминируют склоны и окрестности болота, поправят проволочные заграждения. Возьми их тогда.

Бойцы в белых камуфляжах постояли еще немного, посовещались и пошли в сторону правого фланга. Последний закинул за спину немецкую винтовку и оглянулся на Воронцова. В наклоне его головы и в походке ему показалось что-то знакомое. Да нет, не может быть, успокоил себя Воронцов. Навстречу, пропуская вперед бойцов, шел старший лейтенант Солодовников.

— Воронцов! — крикнул он издали. — Что? Не спится? Я ж распорядился — сутки отдыхать!

От ротного густо несло вчерашним. Из первой траншеи они уходили вместе. Ротный все время матерился. А Воронцову было все равно. Главное, выбрались живыми, не попали в окружение, хотя все шло к тому, что роту штрафников вот-вот отрежут и додавят во второй траншее.

— Полковая разведка, — сказал старший лейтенант Солодовников, перехватив взгляд Воронцова. — То ли только что вернулись, то ли собираются… Рад тебя видеть живым и здоровым, младший лейтенант! — И ротный обнял Воронцова, снова обдавая сивушным перегаром.

— Взаимно, товарищ старший лейтенант. — И Воронцов, освободившись от объятий Солодовникова, козырнул и сдержанно улыбнулся.

— Строгий ты парень, Воронцов. Или на душе что лежит? Давай, расскажи.

— Да нет у меня никаких секретов. Все в личном деле. Все, что есть.

Ротный сдержанно засмеялся:

— Я же не особняк. Что ты передо мной… — Старший лейтенант Солодовников махнул рукой. — Пойдем-ка ко мне в землянку. Поговорим.

По ходу сообщения они прошли шагов триста, свернули в сосняк. В землянке было хорошо натоплено. В углу на топчане, сбитом из досок, кто-то спал. Воронцов узнал полушубок младшего политрука Каца. Ни в первой, ни во второй траншее, ни во время отхода он его не видел. И слава богу, подумал Воронцов, в бою лучше с такими не сталкиваться. Послышался глубокий кашель.

— Заболел мой печатник, — сказал ротный и махнул полевой сумкой в сторону топчана. — Не сходил за своим орденом. — И усмехнулся. — А на тебя я представление написал. Не веришь? Хочешь, прочитаю? Ну, как хочешь. Достоин ордена. Две контратаки отбил. Вперед грамотно продвигался. А главное, с пулеметами придумал здорово! Не зря тебя батя на заметку взял. У него глаз — алмаз! Он твой орден сразу подпишет. Если в штабе дивизии никакая сволочь не будет в твоем прошлом копаться…

Воронцова словно ударили сзади. Он весь напрягся, вытянулся.

— Ты чего побледнел? — Ротный снял шинель и бросил ее на свободный топчан. — Я говорю то, что есть. Ты на меня не обижайся. Я — мужик прямой. Зла ни на кого не держу. Доносов не пишу. Не моя это должность. — И старший лейтенант Солодовников выразительно посмотрел на занятый младшим политруком топчан. — Если что, скажу напрямую. А могу и в морду дать… Ты знаешь, за что мне очередное звание задержали? Вот, не знаешь. А батя меня ценит. Вот давай за батю нашего и выпьем.

Воронцов продолжал стоять. Он увидел в углу умывальник, сразу вспомнил, что сутки не умывался. Только снегом, когда вернулись в землянку после похорон Степана. Ротный понял его взгляд и кивнул: