Николай Анов - Гибель Светлейшего

Ярко светит луна. Снова тихо на пустынной дороге. Все едут молча, и каждый думает свою думу про себя. Олег вспоминает, как упал застреленный Цыбуля и как кричала его жена. Юноше становится тоскливо. Он ощупывает револьвер Фиры Давыдовны. Все пули в обойме — он ни разу не выстрелил.

С обеих сторон дороги тянутся убранные поля. Под голубым лунным светом они кажутся серебряными. В траве по обочинам торопливо, словно перегоняя друг друга, стрекочут кузнечики. Прислушиваясь к ним, Василий Иванович возвращается к мыслям о Чуме. Как просто было воевать с немцами и австрийцами. Каждый солдат знал, в какой стороне находится враг. А вот сейчас он может сидеть с обрезом в любой хате и незаметно продвигаться к Святополю.

Василий Иванович придержал коня, доехав до развилки дороги.

— Стой! Эта дорога на хутор Ярощука ведет. Проверить надо. Чума любит своих бойцов по хуторам прятать.

Всадники остановили лошадей, закурили. Рябоконь оказал:

— Дорогу под наблюдением держать зорко. Ждите меня здесь. Олег, айда со мной! В случае чего три выстрела дам подряд.

Василий Иванович повернул коня на левую дорогу, что поуже. Следом за ним поскакал Олег.

Глазами филина вглядывался Василий Иванович в придорожный кустарник и вдруг остановил коня.

— Кто-то тут есть! — шепнул он подъехавшему Олегу и приготовил маузер.

Гимназист заметил мелькнувший в тени силуэт женщины.

— Стой! — крикнул Рябоконь. — Стрелять буду! Кто там?

Полминуты длилось молчание. А потом из-за кустов донесся дрожащий женский голос:

— Это я.

— Кто ты?

— Параска!

— Выходи сюда!

— А вы меня не тронете?

— Выходи, тебе говорят!

Из-за кустов выбралась баба, судя по голосу, молодая.

— Ты кто такая?

— Я ж сказала — Параска.

— Почему прячешься? Что тебе тут ночью надо?

— Я так.

— Что так?

Чутье подсказало Василию Ивановичу недоброе.

— Говори всю правду!..

Параска молчала.

— Я тебе зараз развяжу язык!

Рябоконь, соскочив с коня и приблизившись к женщине, поднял маузер. Параска, увидев его черное лицо, в ужасе упала на колени и завопила:

— Ой, смилуйтесь! Все скажу… Все…

— Где живешь?

— На хуторе Ярощука. Наймитка я. Ярощук послал караулить. Люди у него прячутся. Третий день живут.

— Сколько их?

— Четверо.

— Бандиты?

— Ни. Господа московские. Два мужчины, две барыни.

— Офицеры?

— Цивильные.

— Не врешь?

— Святой крест!

— Чего же они прячутся?

— Гадают по ночам, куда бежать лучше.

— А еще кто есть?

— Павло Ярощук, хозяйка его, дитки…

— И больше никого?

— Никого.

— Собак на хуторе много?

— Есть.

— Садись сзади меня! — Василий Иванович прыгнул на лошадь. Стараясь не шуметь, он гнал коня рысью. Параска, продолжая дрожать от страха, держалась за его спину. Следом скакал Олег. Не доезжая хутора, Рябоконь остановился.

— Вот что, Параска, иди теперь и привяжи собак. Только смотри, пикнешь слово лишнее, шлепну тебя, как муху.

— Ой, боже ж мой!

Баба поспешно исчезла в темноте.

— Она нас не обманет? — спросил Олег, дрожа от волнения и прохлады.

— Побоится.

Переждав минут десять, Рябоконь сказал:

— Поехали. Не шуми только.

Параска не обманула, собак она закрыла в сарай, Василий Иванович обошел дом со всех сторон и потрогал входную дверь. Она была на запоре. В крайнем окошке светился через щелку огонек. Рябоконь вначале прильнул глазом сам, а потом предложил Олегу:

— Глянь-ка! Не пойму, чем они занимаются. Молятся, что ли? Дело темное!

В узкую щелку ставней хорошо была видна чистенькая комната. За столом сидели четыре человека — двое мужчин и две женщины. Они сидели, положив руки на стол, в застывшей позе, неподвижно и прямо, словно каждый проглотил аршин.

— Они спят, — прошептал Олег.

Василий Иванович потрогал засов ставни, он легко подался — с внутренней стороны закреплен не был.

— Отсюда возьмем! — шепнул Рябоконь. — Раму вышибем. Там поленья возле крыльца валяются. Поищи не шибко толстое.

Олег принес березовое полено. Василий Иванович вытянул осторожно засов и бесшумно открыл ставни. Вооружившись поленом, он изо всей силы ударил по крестовине рамы. Со звоном посыпались стекла, и в ту же минуту Рябоконь взобрался на подоконник и через распахнутое настежь окно прыгнул в комнату.

— Руки вверх!

— Дух, дух! — закричала молодая дама и сбросила пенсне с носа, похожего на клюв совы. Глаза ее засияли счастливым блеском. Но через секунду взгляд их потух, бледное лицо исказилось от ужаса. Она откинулась на спинку стула и стала медленно сползать на пол. А седая старушка, сидевшая напротив, широко раскрытыми глазами смотрела на черное лицо Василия Ивановича и беззвучно шевелила тонкими губами, силясь что-то сказать.

— Руки вверх!

Два господина, очнувшись от неожиданности, покорно повиновались. Они избегали глядеть на чернокожего человека в необыкновенном одеянии, влетевшего бомбой в комнату через окно.

— Оружие есть?

— Нет.

— Предъявить документы! Кто такие?

В эту минуту хозяин хутора Ярощук, слегка приоткрыв дверь, увидел Рябоконя и, осеняя свою грудь мелкими крестиками, в страхе попятился назад. Но Василий Иванович направил на него маузер.

— Стой! Стрелять буду! Иди сюда!

Ярощук перестал креститься и, робко озираясь, переступил порог.

— Хозяин?

— Да.

— Это что за люди? Откуда?

— Проезжие. Попросились ночевать.

Мужчина с бакенбардами, как у Пушкина, торопливо вынул из бумажника удостоверение и протянул дрожащей рукой:

— Я присяжный поверенный. Это моя жена. Это сестра жены. Это ее муж, профессор. Дело в том, что моей супруге врачи прописали берег Черного моря. Мы вчетвером едем в Одессу…

— На чем едете?

— Видите ли, нас высадили из поезда, вагоны заняли под раненых.

— К Врангелю бежите?

— Боже сохрани!

— А это что на столе?

Василий Иванович подозрительно разглядывал большой лист белой бумаги. На нем вразбивку были нанесены крупные буквы.

— Шпионская азбука?

— Помилуйте! Самый обыкновенный алфавит.

— Алфавит? Грамоте по нему профессор обучался? А?

— Уверяю вас… Это, если хотите знать… Ну, игра.

— По ночам игрушками занимаетесь? — Василий Иванович угрожающе поднял маузер. — Сознавайся, гад! Шпион? Зачем азбука? Говори, а не то отправлю в духонинский штаб!

— Я объясню! — поправляя на носу очки, залепетал профессор, лысый тощий старик с мешками под глазами. — Мы занимались спиритизмом. Это такое учение, которое к политике не имеет решительно никакого отношения.