Петр Капица - В море погасли огни

— Первой важности, — ответил старшина. — В случае пожара — надо затопить. Внизу пороховой погреб.

«Так вот почему никто не просится в эту каюту», — понял я, но отступать было поздно.

Старшина открыл дверь и зажег свет. Я увидел длинную, со скошенной переборкой каюту. В ней были две койки, расположенные одна над другой, кресло и большой письменный стол, по которому суетливо бегали длинноногие рыжие тараканы.

— Сейчас вам принесут белье, — пообещал старшина и, пожелав спокойного отдыха, ушел.

Сев в кресло, я стал измываться над собой:

— Живешь в отдельной каюте. Люкс получил! Радуйся. Тебе повезло, лучшего гроба не придумаешь. Площадка в жерле вулкана против него — ничто. Там бы ты прежде услышал гул и подземные толчки, а здесь взлетишь вверх тормашками и охнуть не успеешь. Красота!

«Боли не почувствуешь, — утешал я себя. — Осколочное ранение хуже, особенно тяжелое. Калекой останешься. А тут уснул и не проснулся. Собрать тебя воедино будет невозможно».

Трюмный принес белье — наволочку и две простыни. Застелив простыней жесткий, набитый мелкой пробкой матрац, я разделся и улегся на нижней койке.

В каюте с задраенными иллюминаторами было душно. Я долго ворочался, не в силах заснуть.

Мое «оморячивание» началось всего лишь год назад: после войны с белофиннами некоторые ленинградские писатели получили флотские звания и стали проходить военные сборы в частях Балтийского флота. Меня вместе с двумя драматургами, написавшими сценарий фильма «Балтийцы» — Алексеем Зиновьевым и Александром Штейном, — вызвали во второй флотский экипаж, переодели в морскую форму и отправили в плавание на многопалубном учебном судне «Свирь».

Из нас троих знатоком военно-морской службы считался Алексей Зиновьев, служивший в царском флоте матросом. Но он, как мы потом выяснили, все перезабыл и имел серьезнейший недостаток: перед большим начальством вытягивался в струнку и буквально немел. Так что все переговоры приходилось вести не ему — батальонному комиссару, а нам — старшим политрукам.

Явившись на «Свирь» с увесистыми чемоданами, мы сразу же попали в неловкое положение: Зиновьев, чтобы показать морскую лихость, взбежал по трапу, бросил чемодан под ноги, ловко козырнул и протянул руку стоявшему у трапа старшине. Тот, не приняв его руки, сухо козырнул в ответ и, подождав, когда мы поднимемся, спросил:

— Вам к кому, товарищи политработники?

К кому же нам? К командиру корабля, конечно, — решили мы. Но того на корабле не оказалось. Нас провели к вахтенному офицеру.

Старший лейтенант, с повязкой дежурного на рукаве, оказывается, наблюдал за нами.

— Вы впервые на военном корабле? — спросил он.

— Почему вы решили, что впервые? — обиделся Зиновьев.

— Видите ли, на военно-морском флоте первым долгом приветствуют флаг корабля, а не старшину. Вы ведь по званию старший.

Зиновьев начал пространно объясняться, а мы со Штейном сознались, что только недавно надели военно-морскую форму.

В длинном списке дежурный нашел номера наших кают и выдал ключи сопровождающему старшине.

Меня с Зиновьевым поместили в двойной каюте, а Штейна — в соседней.

Когда мы остались втроем, Алексей Зиновьев принялся упрекать нас:

— Зря сознались, что не моряки. У вас же золото на рукавах. Две с половиной нашивки! Большое звание. На флоте не любят людей, которым легко достаются нашивки. За вами будут следить и высмеивать. Не вздумайте только пойти на клотик пить чай. Клотик находится на самой вершине мачты, И помните, что на корабле все называется по — иному. Лестницу, например, здесь зовут трапом, уборную — гальюном, скамейку — банкой, стену — переборкой, пол — палубой, порог — комингсом…

Он бы еще долго хвастался знанием морской терминологии, если это не надоело бы Штейну и тот не без ехидства спросил:

— А ты учитываешь, что устав уже новый? А то научишь нас такому… всех со скандалом спишут с корабля.

В обеденный час в неловком положении очутился Штейн. Придя в кают компанию первым и увидев в фаянсовых мисках аппетитно пахнущий флотский борщ, Александр Петрович поспешил усесться за стол. Для полного удовольствия он вытащил из кармана газету и по гражданской привычке принялся есть и одновременно читать.

Когда мы с Зиновьевым появились в кают-компании, то за спиной Штейна уже толпилось человек двенадцать моряков. Следя в тишине за увлекшимся едой старшим политруком, они жестами приказали нам помалкивать.

Оказывается, по морским традициям за стол садятся только после приглашения старшего командира. Поведение Александра Петровича было нарушением этикета и выдавало его невежество.

Почувствовав неладное, Штейн наконец оторвался от газеты и, обернувшись, увидел перед собой моряков, глядевших на него с осуждением. Лицо Александра Петровича мгновенно сделалось такой же окраски, как борщ. Драматург быстро бросил ложку на стол, вытер салфеткой губы, поднялся и, став позади нас, сделал вид, что так же томится в ожидании, как и другие.

Это вызвало дружный смех. А когда он утих, послышался четкий голос старпома:

— Прошу к столу!

С этого дня у нас началось нечто похожее на водобоязнь. Опасаясь вновь опростоволоситься и прослыть профанами, мы условились приглядываться к старослужащим, подражать им и ничего не делать прежде других. И все же утром, когда были собраны все на верхней палубе на подъем флага, опять обмишурились.

Нас поставили рядом с преподавательским составом морских училищ. Услышав команду: «На флаг смирно!», мы, как и соседи, вскинули правую руку к козырьку и, задрав голову, стали смотреть на медленно плывший вверх флаг. Оказывается, этого не следовало делать. Надо было просто стоять «лицом внутрь корабля». Опять мы приметили косые взгляды в нашу сторону и нелестные отзывы:

— Шпаки береговые!

После плавания на «Свири» и походов на остров Валаам, где проходили морскую практику, мы уже сами с пренебрежением относились к жителям суши.

Осмелев, я даже взялся писать историю Щ-311, воевавшей в зиму 1939 года в Ботническом заливе. Для этого мне больше месяца пришлось прожить в бригаде подводных лодок.

В мае я снял с себя военно-морскую форму, а в июне неожиданно началась война. Недолго размышляя, я отправился в Пубалт.

— А вы зачем явились? — удивились там. — Мы вас не вызывали.

— Но, надеюсь, вызовете? Так лучше скорей, чем зря томиться.

— Значит, хотите добровольно? И куда же?

— К подводникам, — не раздумывая ответил я.

— Есть, хорошо. Можем послать сегодня же. Идите получать предписание ночным поездом выезжайте в Таллин.

Вспоминая прощание с женой и сыном, который никак не мог проснуться, я еще долго ворочался на жесткой койке, а когда уснул, то показалось, будто в ту же секунду раздались звонки громкого боя.