Анатолий Медников - Открытый счет

— А ты, Сергеи Михайлович, шагай домой, — тепло сказал Сергею майор. — За „языка“ спасибо. Отдыхай, друже, потому что ночью, возможно, предстоит ещё работёнка.

„Отца мне не увидеть сегодня“, — подумал Сергей, майору Окуневу он ответил: „Слушаюсь!“ — и пошёл из этого сапожного домика с таким полным и глубоким чувством удачи, какого он ещё ни разу не испытывал с того самого дня, как впервые прибыл в разведроту.

Лиза оглядела свою новую комнату с равнодушием, которое выработала война. И особенно последние месяцы боёв на вражеской земле. Примелькался уже и этот чужой уют, и чужая мебель, и чужие разрушенные города. Война выметала из них жителей, и, убегая, они захватывали с собой лишь самое необходимое, что можно было запихнуть в чемоданы или тачку, бросая всё остальное на произвол судьбы.

И вот эта комната как комната. Чья-то бывшая спальня. Посредине две большие сдвоенные кровати с высокими резными спинками из какого-то тёмного и, должно быть, дорогого дерева. У стены тёмный платяной шкаф, у окна зеркало, тумбочки с флаконами и ещё один столик, за которым можно писать.

Лиза, войдя, даже не взглянула на содержимое шкафа, одна дверца которого оказалась приоткрытой, а за нею виднелось что-то пёстрое, должно быть женское платье и халаты.

„Вот так мы входим в чужие квартиры, спим на чужих постелях, нимало не интересуясь тем, кто спал в них раньше, потом уйдём и не оглянемся даже, — подумала Лиза. — Я женщина, и удивительно, что тоже стала равнодушна к этим тряпкам, которые вон торчат из шкафа, вообще ко всякому барахлу“.

Но, подумав это, Лиза всё же открыла дверцу шкафа, но, не увидев там ничего примечательного, быстро захлопнула её.

Она прикрыла за собой дверь, решила отдохнуть, пока не пришёл Зубов. Он сказал, что зайдёт. Адреса она ему не дала, какой тут к чёрту адрес, так объяснила, начертив на листке бумаги. Найдёт и в темноте. Разведчик!

Зубов сказал, что у него к ней важное дело. Лиза мысленно улыбнулась и не очень-то поверила.

В последний раз они виделись три дня назад, во Ври-цене, когда Зубов появился из-за линии фронта и Окунев послал Лизу помочь Зубову написать пространное донесение в штаб армии.

Они нашли тогда комнатёнку, чем-то похожую на эту, Зубов зашторил окна, зажёг коптилку из снарядной гильзы, которую взял у разведчиков. Одно окно в спальне оказалось разбитым, и в комнату входил ветер, колебля, но не сбивая пламя.

Зубов писал, время от времени сверяясь с пометками в своей записной книжке. Лиза сидела рядом. Задумавшись, она смотрела на прыгающее пламя привычной „медной свечи“.

— Чем же я могу помочь вам? — спросила она.

— Сидите рядом, вдохновляйте, — сказал Зубов. — В мирное время вот так же хотелось работать в своём кабинете, и чтобы рядом жена — любимый человек. Что-то вяжет, читает — как хорошо!

— Довоенная идиллия. Вяжет — это вы точно, а читает, так это прибавили, чтобы показать заботу о духовном росте жены. Первое вам, мужчинам, важнее.

— Ну, почему же, — немного смутился Зубов. — Я всегда выбирал себе женщин в товарищи не по принципу экономии интеллекта.

— „Выбирал“, „по принципу“, „экономия интеллекта“. Все словечки-то холодные, умозрительные. Тьфу! — в сердцах произнесла Лиза. — Нет, не то, Александр Петрович. Любить нас надо, самозабвенно любить, холить и нежить.

Зубов тогда рассмеялся и погладил Лизу по руке.

— Ну, это тоже в вас говорит женщина.

— Конечно, женщина, а кто же ещё! — Лиза убрала свою руку. — Пишите, товарищ майор, пишите, времени у нас мало.

Потом Лиза прочла донесение.

Зубов писал о настроениях немцев, которых видел, с которыми разговаривал и в городах, и на дорогах, о чувстве обречённости у забитого, запуганного нацистами, отупевшего от страха и страданий населения. Он писал о том, что объявленная Гитлером тактика выжженной земли, сплошных разрушений городов и заводов не может способствовать деятельности немецких „партизанских“ отрядов, так называемых „вервольф“. Вряд ли немцы поднимутся для сопротивления нашей армии, как это сделал русский народ в годы тяжелейших испытаний. Немцы в большинстве своём нравственно сломлены военными неудачами, крахом всех нацистских обещаний, страданиями, которые война обрушила на их города и селения.

Далее следовала чисто военная часть сообщений — те сведения о немецких частях, которые удалось собрать группе „Бывалый“.

— Проредактируйте. Я знаю ваше перо, вы можете и обыкновенной служебной записке придать литературный блеск, — сказал Зубов полушутя, и Лиза это восприняла не столько как комплимент, а как опасение Зубова, что сейчас, усталый, после многих бессонных ночей, он дурно и не слишком связно описал свои впечатления и мысли.

— Вообще-то толково, — сказала Лиза. — Убедительно, но, если разрешите, я кое-что поправлю. — И когда она минут через двадцать, закончив редактуру донесения, подняла голову, Зубов, устроившись в кресле у столика, крепко спал, надвинув фуражку на глаза.

Лиза осторожно, чтобы не разбудить, расстегнула ему воротничок гимнастёрки. Задув медную свечу, она тоже прилегла на кровать, сняв только сапоги.

„Не много же мы поговорили, — подумала Лиза, — обещал рассказать о немецком тыле, а сам свалился от усталости“.

Она не сразу уснула, из окна дул ветер. Он усилился и резко щёлкал полотняной занавеской так, словно бы это вдалеке кто-то постреливал из пистолета. Потом рядом ухнула пушка, и осколки разбитого стекла, ещё торчащие в раме, упали со звоном на подоконник.

Бой шёл невдалеке. Жёлтые отсветы пожаров ползли по тёмному небу. Пахло гарью. Время от времени спросонья что-то буркал пулемёт, ненадолго успокаивался, а потом резко тараторил невидимому в темноте противнику.

Странное, прерывистое, напряжённое дыхание города словно бы прибоем накатывалось в комнату. И под этот хотя и привычный, но всё же волнующий шум Лиза думала о… своих чувствах к Зубову.

Любовь есть любовь, и на войне тоже. А кто в любви мог предписать определённый ритуал, какой-то кодекс отношений. У каждого это складывается по-своему.

Лиза, начиная думать о своих отношениях с Зубовым, всякий раз невольно сердилась на себя, потому что чувствовала, что сама себя она уговаривала в своей правоте.

Ну, что меняется от того, что они видятся редко, да и на то короткое время, отводимое им войной на свидания, когда не можешь, не успеваешь, а порой и просто не та обстановка, чтобы два офицера начали объясняться друг другу в любви.

Ну, конечно, найдётся ханжа, циник или тот самый, хорошо знакомый, недремлющий, внутренний судья, который судит все Лизины поступки, и могут они бросить ей упрёк в отсутствии глубоких и пылких чувств, долгих любовных переживаний, в кажущейся внешней холодности их отношений.