Виктор Леонов - Разведчик морской пехоты

Войну мы встретили за шестьдесят девятой параллелью, в одной из военно-морских баз Северного флота.

Первый день войны… Почти мгновенно исчезли белые фуражки и бескозырки, столь привычные для глаз жителей портового города. Лето в разгаре, светит желанное для северян солнце, светит круглые сутки, как положено ему в этих широтах, и лёгкий южный ветерок обещает устойчивую погоду. Нас теперь такая погода не радует. В метеорологических сводках сказано: «видимость ясная», и над базой, к Мурманску и обратно, пролетают воздушные разведчики врага. Белые чехлы головных уборов на тёмном фоне гранита причалов и мостовых могут нас, моряков, демаскировать. Поэтому приказано их снять.

Прошло совсем немного времени, и уже привычным кажется нудный вой сирен и обычным — бесконечный перестук молотков в мастерской, где мы работаем. Меня и Сашу Сенчука перевели туда с подводной лодки. Нам сказали: «Вы знаете слесарное и токарное дело, посылаем вас на боевой пост». Так мы сменили матросские робы на тёмно-синие рабочие спецовки и стали у верстаков.

Приказ есть приказ. Мы ему подчиняемся, хотя он никак не вяжется с нашим представлением о том, что такое боевой пост особенно сейчас, в дни войны. Я молчу, Саша Сенчук молчать не может, а кроме меня, ему некому высказать свою обиду. После долгого утомительного рабочего дня мы укладываемся спать здесь же, в мастерской. Саше не спится.

— Нет, ты всё-таки скажи! — трясёт он меня за плечи. — Скажи мне, Виктор, почему рабочий класс берёт оружие, а нас приставили к верстакам? Особое задание, скажешь? Приказ? Да?..

Я отмалчиваюсь, и он зло кричит над ухом:

— Дрыхнешь, чёрт!

Саша ходит из угла в угол, и я знаю — он ещё не раз меня растормошит и будет предлагать различные планы возвращения в подплав или, на худой конец, ухода в морскую пехоту.

Только я об этом подумал, как Саша подбежал ко мне, резким рывком стащил с верстака.

— Идея!

В глазах Саши — радостный блеск и непреклонная решимость человека, бросающего вызов судьбе. В такие минуты Сенчук кажется красивым и сильным, хотя с виду он неказист: худощав, неширок и костляв в плечах, а его смуглое, продолговатое лицо под копной смолисто-чёрных волос густо покрыто точечками угрей.

— Идея! — снова кричит Саша и тут же излагает свой план, который, насколько я, полусонный, ещё способен понимать, заключается в бегстве с «боевого поста» на фронт, в бригаду морской пехоты.

— Скажем, что мы добровольцы! Нам простят…

Я на всё согласен, только бы он оставил меня в покое и дал хоть часок соснуть.

Наступает утро, и Саша, увлечённый делом, неистово лупит молотком по полированной головке зубила, пилит, сверлит, поражая всех своей энергией. Должно быть, он забыл о вчерашней «идее», так как убеждает меня быстрей закончить ремонт подводной лодки — тогда нас тут же вернут в экипаж. Спорить с Сашей невозможно, а верить ему хочется, хотя работы в мастерской с каждым днём прибавляется.

Начальник мастерской сухо пообещал: «В положенное время вас сменят». Мы бы, вероятно, терпели и ждали, «ели бы не взбудоражившая нас новость: в мастерскую прибежали друзья из подплава, три Николая и Алексей, и рассказали, что создаётся специальный отряд морских разведчиков для действия в тылу врага. Их, как отличных спортсменов, уже зачислили в разведотряд.

— Прозевали! — зло упрекнул меня Саша, точно я был в чём-то повинен. — Ты же разрядный лыжник и знаменитый чемпион по гонке на яхтах, — наступал он на меня, но потом круто повернулся и засыпал друзей вопросами: — А где отряд? К кому обратиться? Кому подать рапорт?

Саша досадливо поморщился, когда вперёд выступил электрик Коля Даманов, Коля-один, как мы его называли. Он заикался и тем не менее был словоохотлив:

— С-саша-ша! Не кипятись! В штабе знают, что Виктор и ты — хорошие с-спортс-смены. И мы нас-счёт вас скажем с-старшему лейтенанту Лебедеву из отдела разведки. Плохо только, что придётся с-сменить морскую форму на пехотную. Лебедев с-сказал: под гимнастёркой пехотинца должна быть матрос-ская душа. И душа р-раз-ведчика. Вот! — многозначительно закончил Коля-один.

О душе разведчика ничего сказать не могу, по меня, признаться, удивило, что трёх Николаев — Даманова, Лосева и Рябова, которых я обучал ходить на лыжах и метать гранаты, зачислили в отряд разведчиков, а про меня забыли. Я вопросительно посмотрел на старшину первой статьи Алексея Радышевцева, с которым часто оспаривал первенство в различных соревнованиях. Алексей обнадёживающе улыбнулся:

— Отряд только формируется… Всё будет в порядке. Оказалось, что представитель штаба флота поехал в Мурманск отбирать для отряда группу комсомольцев. Другую группу пришлёт Ленинградский институт физкультуры имени Лесгафта, а основной состав разведчиков будет комплектоваться из моряков.

— Народ подберётся один к одному, что н-надо! — важничал будущий морской разведчик Коля Даманов. — Здесь против нас действуют отборные части Гитлера. Горные егеря. Д-дадим егерям жару…

Друзья ещё раз пообещали похлопотать за нас и ушли. Мы с нетерпением ждали вечера, когда можно будет написать рапорт члену Военного совета Северного флота.

Если бы можно было на листочке бумаги передать обуревающие тебя чувства! Написать так, чтобы, прочитав этот листок, контр-адмирал сказал: «Откомандировать старшего матроса Виктора Леонова, третьего года службы, в отряд морских разведчиков!» Мне так не написать…

«Прошу откомандировать меня в разведотряд штаба флота»… И всё? К сему и расписаться? Откуда же контр-адмирал узнает о моём стремлении и призвании служить в разведке? Я и об этом написал, но потом зачеркнул последние строчки, порвал рапорт и стал писать новый. Не мне судить о призвании, да и звучит нескромно. Я и Саша одержимы горячим желанием стать морскими разведчиками. Но желание — это ещё не призвание!

Тут я вспомнил, как, ещё будучи школьником, вбил себе в голову, что призван стать поэтом. Прочитав в школьной стенгазете стихотворение семиклассника об охоте на бекасов, я решил, что могу написать лучше. Пришёл домой, сел за стол и так долго сочинял стишок, что отец, не привыкший видеть меня усердно занимающимся уроками, спросил:

— Витя, чем так увлечён?

Я показал отцу начало стихотворения. Отец покровительственно улыбнулся, но, разобравшись в написанном, стал хмуриться. Наконец, медленно и весьма невыразительно, прочёл вслух первые строки: