Алим Кешоков - Долина белых ягнят

Директор продолжал:

— Я ему напишу письмецо. Придется с боевым другом делиться. Тридцать так тридцать. Каскул!

— Слушаю; Антон Федорович.

— Сколько у тебя маток кабардинской породы?

— Голов пятнадцать, не больше.

— Ничего, хватит. Этих пятнадцать, да еще прибавь пятнадцать донских. Понял? Пусть сам Оришев выберет. А то я тебя знаю: на́ тебе, боже, что нам не гоже. Так нельзя. Дело у нас с Кошроковым общее.

Айтек и Нарчо от восторга словно выросли на вершок и уже, как говорят в народе, мчались по Млечному Пути, сиявшему среди звездного неба, на белых конях.

Утром, как было условлено десять дней назад, уполномоченные собрались у Чорова, чтобы доложить о проделанной работе. Но Чоров не появлялся. В соседней комнате у него затянулась беседа с Кошроковым. Там они закрылись чуть свет. Всем хотелось, чтобы и на этот раз комиссар придумал что-нибудь вроде «полковничьей папахи». По сводке, опубликованной в газете, за десять дней дела района заметно улучшились, но до ста процентов хозяйства пока не дотянули. Правда, хлеб был убран повсеместно; в верхних аулах исправно подсушивали, кукурузные початки перед отправкой на заготпункт, но все равно тридцатипроцентной влажности кукурузы колхозы еще не добились.

Чоров не выполнил обязательства, данного им на областном совещании партийного и советского актива. Его слова: «Разобьюсь в лепешку, но дам план» — вызвали уже тогда снисходительные улыбки. Конечно, «дать план» он как-нибудь ухитрился бы, если бы не присутствие человека, который ни под каким видом не терпел очковтирательства. При Кошрокове Чоров не рискнет дать заготконторе директиву принять некондиционную кукурузу.

Наконец комиссар и «райнач» вышли к собравшимся. За длинным столом, крытым заляпанным чернилами зеленым сукном, сидели все «хаусипа зират» — причащенные, которых нельзя обойти при дележе бараньей головы во время пиршества. Доти Кошроков выбрал место но рядом с Чоровым; он сел в стороне, так, чтобы видеть всех присутствующих. Кураца и Апчара устроились рядом. Увидев их, Доти кивнул, улыбнулся. Женщины, не сводившие с него внимательных глаз, ловили еле заметную улыбку и ответили тем же, а потом принялись оживленно шептаться друг с другом.

Чоров поднялся, озабоченно поглядел на уполномоченного:

— Разреши начать, Доти Матович?

— Пожалуйста, пожалуйста. Людей созвал не я, а ты. Давай, выкладывай.

— Выкладывать должны они. С них мы и спросим. Им было дано партийное поручение — добиться, чтобы хозяйства выполнили план по хлебу.

— Разбились в лепешку! — бросил кто-то ехидно.

Чоров понял намек, обозлился, но сдержал себя:

— Да, надо было разбиться в лепешку, но дать план. Так стоит вопрос для тех, кто печется о государстве. Сегодня речь пойдет об ответственности за невыполнение плана. Хватит нянчиться с саботажниками! Возможно, кому-то придется положить голову на плаху. Иными словами, принести жертву товарищу Плану, которому мы поклоняемся, как святому, служим верой и правдой. Иначе мы будем кормить фронт одними обещаниями. Я считаю, что надо наказать руководителя хозяйства с самыми низкими показателями. Того, кто плетется в хвосте, тянет район назад. Чего тут разглагольствовать? Доти Матович показал нам пример того, как можно коротко сказать о многом. Я предлагаю слушать не всех. На это у нас не хватит времени. Выслушаем одного и накормим его как следует молотым красным перцем, чтобы другим неповадно было.

— А если плохие показатели не у него одного? — Батырбек Оришев встал, одернул гимнастерку, сунул большие пальцы рук за пояс — Причины плохих показателей могут быть разные. У одних — климатические условия, в какой-то мере это безусловно уважительная причина; у других — низкая агротехника: сеяли по стерне; у третьих семена плохие, мороз побил растения. Всякое бывает…

— Клянусь, он говорит правильно. Надо разобраться. — Кураца поддержала Оришева. — Что значит — принести жертву? Зачем? Здесь не религиозный праздник.

— Дайте договорить! — Чоров поднял руку, призывая к порядку. — Подготовку вопроса поручим сельхозотделу, пусть разберется досконально. Дадим на это пять часов. Все данные у них есть. Надо только их обобщить и сделать вывод. Какой толк в говорильне? Если бы наши горы и наши слова превратились в золото, неизвестно, какая куча оказалась бы выше.

В зале нарастал шум. Все понимали — назревает критический момент; любой может попасть под горячую руку начальства и положить на стол партбилет. Никому не хотелось стать напрасной жертвой даже во имя «товарища Плана».

— Не верней ли будет, чтобы присутствующие сами назвали тех, кто действительно заслужил наказание? — предложил комиссар. — Битва за хлеб — та же атака. Если от танка прячутся солдаты, исчерпавшие боеприпасы, можно ли их обвинять в трусости? Справедливо ли поднимать на них руку?

— Правильно. Давайте все обсудим, по справедливости, цифры — это еще не все…

Чоров снова поднял руку, косой рубец у него на шее налился кровью.

— Сельхозотдел подготовит объективные данные. На заседании мы заслушаем «жертву», разберемся в деталях. Рубить сплеча не станем. Наше решение будет обоснованным.

— Давайте так, — нехотя согласился уполномоченный, и все заспешили к выходу, будто тот, кто выйдет последним, и будет принесен в жертву. Многие бросились к телефонам, чтобы получить свежие данные, сверенные с данными «Заготзерна».

Апчара не слишком волновалась за себя. Ее колхоз был одним из лучших, но ей хотелось большего, хотелось выглядеть в глазах Доти передовиком. Ей помогала Кураца черепицей, которую Апчара обменивала на мясо, яйца, масло. Точь-в-точь как делала сама Кураца, когда румынские артиллеристы занимали кирпичный завод.

— Способ испытанный, — смеялась Кураца.

Заседание перенесли на три часа дня, но актив не расходился, люди попрятались по углам, дожидаясь исхода дела. Подготовкой решения занимался сам Чоров. Аппарат же его готовил справку и срочно добывал необходимые документы. Чорова, конечно, обуревало желание сделать жертвой Батырбека Оришева, чтобы пригнуть к земле неподатливого, чересчур совестливого человека. Еще летом у них была схватка по поводу плана сдачи молока. Такие единоборства (так он это называл) Чоров проводил без свидетелей. Он запомнил на всю жизнь беседу с Батырбеком.

— Я рисковал своей жизнью и жизнью моего единственного сына, — сказал ему тогда Оришев, с трудом сдерживая гнев, — чтобы вернуть государству два миллиона рублей. Ни красть, ни заниматься очковтирательством и приписками, как бы тебе этого ни хотелось, я не буду. По пути, на которые ты меня толкаешь, я не пойду.