Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

Адмиралъ замолчалъ и смотрѣлъ на сына, ожидая отвѣта. Сережа былъ и смущенъ и тронутъ.

— Конечно, папа, — сказалъ онъ, — я постараюсь; но вы знаете, какъ Вѣра упряма, какъ Глаша самовольна, и я Вѣрѣ меньшой, и она меня не послушается!

— Ну, я вижу, что ты совсѣмъ не понялъ словъ моихъ! и я поясню тебѣ мою мысль. Ты имъ братъ, а не отецъ! Отецъ обязанъ приказывать, научать, направлять; дѣти обязаны повиноваться. Это вы знаете?…

— Конечно, папа, и для всѣхъ насъ ваше слово было всегда закономъ, — сказалъ Сережа.

— Но брату не слѣдуетъ входить въ права отца, — они ему не принадлежатъ; онъ не облеченъ ни властью отца, не обладаетъ ни опытомъ отца, ни нѣжностью родительскою, какъ бы горячо онъ ни любилъ сестеръ своихъ. Братъ, повелѣвающій, получающій, беретъ на себя ему не принадлежащую роль и непремѣнно, самъ того не подозрѣвая, становится деспотомъ или кумиромъ. И та и другая роль извращаютъ человѣка и вредны ему. Кромѣ того, семья отъ этихъ неестественныхъ отношеній не улучшается. На ней ложится тягость, иго давитъ ее, а гдѣ иго, тамъ и возмущеніе! Оно или будетъ свергнуто, или совсѣмъ задавитъ натуры слабыя. Роль брата иная.

— Я понялъ васъ, папа: вы желаете, чтобъ я не думалъ о себѣ, а о сестрахъ, чтобъ я жертвовалъ всегда собою для нихъ въ малыхъ и большихъ дѣлахъ, былъ бы ихъ слугою, и, пріобрѣтя ихъ любовь, пользовался бы своимъ вліяніемъ имъ на благо.

— Именно, и помни, что нѣтъ такого холоднаго сердца, такого жесткаго права, которыхъ бы не смягчили постоянныя уступки, постоянныя жертвы. И чтобы жертвовать собою, не ожидай большого дѣла, а въ мелочахъ всегда уступай, всегда ставь удовольствіе и желаніе сестеръ прежде своего удовольствія. Замѣть, что мелкія ежедневныя уступки привязываютъ больше, чѣмъ что-либо важное. Да и когда случается важное? Когда это случается горѣть или тонуть, чтобъ явились спасители? Благодаря Бога несчастія эти случаются рѣдко.

Адмиралъ вдругъ умолкъ, ибо мысль о его собственномъ несчастіи пронзила его сердце. Онъ вздохнулъ и положилъ руку на плечо сына.

— Уступать всегда, всегда жертвовать своими удовольствіями, вкусами тяжело, тяжелей, чѣмъ это воображаютъ. Рядъ мелочей, соединенныхъ вмѣстѣ, составляетъ груду. Поручая тебѣ сестеръ, я возлагаю на тебя бремя; умѣй нести его. Впрочемъ, всю жизнь нашу мы несемъ бремя. Исполненіе дѣла вещь не легкая. Какъ сынъ, какъ братъ, какъ гражданинъ, всякій достойный человѣкъ обязанъ жертвовать собою, — смолоду надо понять это, чтобы не каяться послѣ, сознавая свои заблужденія. Жить нельзя для себя, надо жить для другихъ, и тогда только человѣкъ находитъ счастіе, относительное счастіе…

Въ первый разъ въ жизни Сережа, взглянувъ на отца взоромъ проницательнымъ, подумалъ о томъ, былъ ли этотъ отецъ совсѣмъ, безусловно счастливъ. Глаза отца и сына встрѣтились, и умный отецъ прочиталъ мысль сына.

— Я былъ и есть совершенно счастливъ съ твоей матерью, — сказалъ онъ, и взглядъ его былъ свѣтелъ и чистъ: — она была для меня и осталась птичкой, поющей въ моемъ домѣ сладкую пѣснь счастія, она была и есть мой ангелъ-хранитель. Она такъ безобидна, такъ добра, такъ милосердна, такъ благодушна, такъ чиста душою, что эта чистота ея хранила меня отъ заразныхъ вѣяній жизни и вредныхъ дуновеній житейскихъ. Въ нашемъ домѣ, благодаря ей, царили миръ и благо. Никого нѣтъ въ этомъ домѣ, кому бы она сказала злое слово, и нѣтъ никого, кому бы она не оказала услуги, помощи и благодѣянія. Помни это всегда, почитай мать, на мелочи не обращай вниманія, а всегда во всемъ покоряйся ей и ублажай ее; она гораздо моложе меня и, конечно, переживетъ меня. Обѣщай мнѣ, что ты меня ей по возможности замѣнишь. Обѣщай.

— Обѣщаю, папа, всегда все сдѣлать мама въ угоду, лелѣять ее: но кто же ей можетъ замѣнить васъ?

— Да, никто, но насколько это возможно… Теперь насъ у нея двое, но когда ты останешься одинъ…

— Папа, не говорите такъ! Папа, развѣ вы не знаете, что жизнь ваша есть наша жизнь, и что безъ васъ никто изъ насъ жить счастливо не можетъ. Вы и мама намъ необходимы; безъ васъ мы погибли.

— Я и не сбираюсь умирать, — отвѣтилъ адмиралъ твердо, — я даже прошу Бога сохранить мою жизнь для нея и для васъ, но все это въ рукахъ Божіихъ и въ Его святой волѣ. Ему надо предать себя, не мудрствовать, а умѣть Ему покоряться. Не говори никогда, что безъ кого-либо или чего-либо человѣкъ погибъ. Человѣкъ погибаетъ отъ собственнаго малодушія, безволія или безразсудства. Господь, посылающій скорбь, дастъ силу перенести ее тѣмъ, которые Его вѣдаютъ, умѣютъ молиться и смиряться. Но поздно. Помни, чтò я тебѣ говорилъ. Пиши ко мнѣ обо всемъ. Если дѣло не спѣшное, я тотчасъ тебѣ отвѣчу и прикажу.

— Папа, долго вы думаете прожить въ Крыму и гдѣ именно поселитесь?

— Я останусь, сколько ей захочется, но постараюсь убѣдить ее возвратиться скорѣе. Дѣла мои неотложно требуютъ моего присутствія. Я очень безпокоюсь о моей бумажной фабрикѣ; управляющій, очевидно, человѣкъ нечестный; его надо смѣнить.

— Но какъ же вы уѣзжаете такъ далеко и оставляете съ большими полномочіями управляющаго, которому не довѣряете?

— Я уже уничтожилъ данную ему прежде полную довѣренность и вчера писалъ къ одному моему весьма хорошему знакомому, искусному хозяину, чтобъ онъ сыскалъ мнѣ другого управляющаго. Я изъ Крыма же смѣню его, лишь только найду другого. Если я не ворочусь къ зимѣ, то вы останетесь здѣсь. Смотри, чтобы сестры не скучали безмѣрно. На праздники, если бы мы не воротились, Зинаида Львовна возьметъ сестеръ къ себѣ и повеселитъ ихъ, но ты… Я не желаю, чтобы ты ѣхалъ въ Москву. Степанъ Михаиловичъ обѣщалъ мнѣ остаться съ тобою. Учись, чтобы, минуя гимназію, прямо поступить въ университетъ. Не сближайся съ Ракитиными — это пустые молодые люди, а Анатоль, боюсь я, совсѣмъ малый плохой.

— Я къ нимъ особенной дружбы не имѣю, я только Соню люблю и съ ней крѣпко друженъ.

— Да, Соня дѣвочка сердечная, умная и рѣдко чуткая. Я самъ ее очень люблю и радъ, что вы дружны. Ея вліяніе всегда было благотворно на твоихъ сестеръ.

— Таня еще ближе сошлась съ Глашей, и Глаша много измѣнилась къ лучшему.

— Да, я это замѣтилъ; Таня тоже хорошая, добрая и ужъ жизнью наученная дѣвушка, но Соня вдвое умнѣе Тани, хотя жизнь ея не тронута. Жизнь до сихъ поръ ласкала ее, какъ ласкаетъ вѣтерокъ въ жаркій день уставшаго путника.

Еще въ первый разъ Сережа говорилъ такъ съ отцомъ; ихъ разговоръ принялъ характеръ дружеской бесѣды. Сережа понялъ, что въ отцѣ онъ имѣлъ не только отца, но и друга и умнаго собесѣдника. Ему не хотѣлось уходить — онъ былъ бы счастливъ просидѣть всю ночь, но отецъ казался утомленнымъ и всталъ; вынувъ брегетъ изъ кармана своего бѣлоснѣжнаго жилета, онъ сказалъ: