Николай Лесков - Железная воля

8

- Здесь я должен заметить, что Гуго если не был скуп, то был очень расчетлив и бережлив, - и как бережливость его имела целью скорейшее накопление нужных ему трех тысяч талеров и сопровождалась его железною волею в преследовании этой цели, то она стоила самой безумной скупости. Он себе решительно отказывал во всем, в чем была какая-нибудь возможность отказать: он не возобновлял себе платья и, не держа слуги, сам себе чистил сапоги. Но была одна статья, на которую он должен был израсходоваться, так как это было нужно в видах благоразумной экономии. Гуго дорого казалось ездить на наемной лошади, и он решился завести себе свою лошадь, но задумал он это сделать не просто. Конские заводы в тех краях и большие и маленькие в изобилии; но между заводчиками был некто Дмитрий Ерофеич помещик средней руки и конный заводчик с "закальцем". Никто на свете не умел так обмануть конем, как этот Дмитрий Ерофеич, и надувал он не как обыкновенный, сухой, прозаический барышник, а как артист, - больше для шику, для форса и для славы. Чем большим знатоком слыл или выдавал себя тот или другой покупатель, тем смелее и дерзче обманывал его Дмитрий Ерофеич. Он приходил в неописанную радость при столкновении с таким знатоком и говорил ему комплименты, что нет-де ему ничего приятнее, как иметь дело с таким человеком, который сам все понимает. И был тогда Дмитрий Ерофеич до бесконечности прост - коня не нахваливал, а, напротив, сам говорил о нем полупрезрительно:

"Лошаденка, дескать, так себе, завидного ничего нет - и на выставку ее не пошлешь; но а впрочем, дело в виду, сами смотрите".

И знаток смотрел, а Дмитрий Ерофеич только конюху командовал:

"Не верти ее, не верти! Что ты с нею вертишься, как бес перед заутренею? мы ведь не цыгане. Дай барину ее хорошо осмотреть, стой спокойно. Вот там ножка-то у нее болела, прошла, что ли?"

"Где болела?" - спрашивает покупатель.

"Да на цевочке (*7) что-то у нее было".

"Это не у нее, Дмитрий Ерофеич", - замечает конюх.

"Ай не у нее? ну, да пусто ей будь, кто их вспомнит. Смотрите, батюшка мой, чтобы не ошибиться, товар недорогой, а все денег зря бросать не следует, они дороги; а я, извините, устал и домой пойду".

И он уходил, а покупатель без него начинал еще зорче смотреть на ножку, на которой действительно никакой болезни никогда не было, - и не видал того, где заключались пороки.

Надувательство совершалось, и Дмитрий Ерофеич спокойно говорил:

"Дело торговое, а ты не хвались, что знаешь. Это тебе за похвальбу наука".

Но был и у Дмитрия Ерофеича свой пункт, своя ахиллесова пята, в которую он был довольно уязвим. Как всякий желает иметь то, чего не заслуживает, так и Дмитрий Ерофеич любил, чтобы ему верили. Давно он обрел в этом вкус и изрек правило:

"Не смотри, не гляди, дураком назовись да на меня положись, я тогда тебе все в аккурат исполню, за сотню полтысячного коня дам".

И точно, это так и бывало, Дмитрий Ерофеич имел на этот счет свой point d'honneur [свое понимание чести (франц.)], своего рода железную волю. Но как на это пустились довольно многие, то Дмитрию Ерофеичу это стало очень невыгодно - и он давно хотел отбиться от этой докуки доверия. Долго он никак не мог на это решиться, но когда бог послал ему Пекторалиса, Дмитрий Ерофеич напустил на себя смелость. Чуть Гуго заговорил с ним о своей надобности иметь лошадь и попросил дать ему коня на совесть, Дмитрий Ерофеич отвечал ему:

"И, матинька, какая нынче совесть!.. коней у меня много, смотри и выбирай любого, какого знаешь, - а что такое за совесть!"

"О, ничего, Дмитрий Ерофеич, я вам верю, я на вас полагаюсь".

"А мой тебе совет - никому, матинька, и-не верь и ни на кого не полагайся; что такое на людей полагаться? Что, ты сам дурак, что ли, какой вырос?"

"Ну, уже воля ваша, а я это так решил, вот вам сто рублей, и дайте мне за них лошадь. Не можете же вы мне в этом отказать".

"Да что отказать-то? Сто рублей, разумеется, деньги - и отчего их не взять, а только мне неприятно, что ты жалеть будешь".

"Не пожалею".

"Ну, как не пожалеть! Тоже ведь у тебя не шальные деньги, а трудовой грош, жаль станет, как я дрянную лошадь дам, - будешь жаловаться".

"Не буду я жаловаться".

"Это ты только так говоришь, а то где не жаловаться? Обидно покажется, пожалуешься".

"Ручаюсь вам, что никогда никому не пожалуюсь".

"А побожись!"

"У нас, Дмитрий Ерофеич, не божатся".

"Ну вот видишь, еще и не божатся. Как же тут верить?"

"Моей железной воле поверьте".

"Ну, быть по-твоему, - порешил Дмитрий Ерофеич и, угощая Пекторалиса ужином, позвал конюха и говорит: - Запрягите-ка Гуге Карловичу в саночках Окрысу".

"Окрысу, Дмитрий Ерофеич?" - удивился конюх.

"Да, Окрысу".

"То есть так ее самую и запречь?"

"Тпфу, да что ты, дурак, переспрашиваешь? Сказано запречь - и запряги. - И, отворотясь с улыбкою от конюха, он молвил Пекторалису: - Славного, брат, тебе зверя даю, кобылица молодая, рослая, статей превосходных и золотой масти. Чудная масть, на заглядение. Уверен, что век будешь помнить".

"Благодарю, благодарю", - говорил Пекторалис.

"Ну, поблагодаришь-то после, как наездишься; а только если что не по-твоему в ней выйдет, так смотри помни уговор: не ругайся, не пожалуйся, потому что я твоего вкуса не знаю, чего ты желал".

"Никогда никому не пожалуюсь, я уже вам это сказал, положитесь на мою железную волю".

"Ну, молодец, если так, а у меня, брат, вот воли-то совсем нет. Много раз я решался, дай стану со всеми честно поступать, но все никак не выдержу. Что ты будешь делать - и попу на духу после каюсь, да уже не воротишь. А у вас, у лютеран (*8), ведь совсем и не каются?"

"У нас богу каются".

"Ишь какая воля: и не божатся и не каются! Да, впрочем, у вас и попов нет и святых нет; ну, да вам их и взять негде, все святые-то русские. Прощай, матинька, садись да поезжай, а я пойду помолюсь да спать лягу".

И они расстались.

Пекторалис знал Дмитрия Ерофеича за шутника и был уверен, что все это шутки; он оделся, вышел на крыльцо, сел в саночки, но чуть только забрал вожжи, его лошадь сразу же бросилась вперед и ударилась лбом в стену. Он ее потянул в другую сторону, она снова метнулась и опять лбом в запертый сарай - и на этот раз так больно стукнулась, что даже головою замотала.

Немец долго не мог понять этой штуки и не нашел, у кого бы спросить ей объяснение, потому что, пока это происходило, в доме сник всякий след жизни, все огни везде погасли и все люди попрятались. Мертво, как в заколдованном замке, только луна светит, озаряя далекое поле, открывающееся за растворенными воротами, да мороз хрустит и потрескивает.

Оглянулся Гуго туда и сюда, видит: дело плохо; повернул лошадь головой к луне - и даже испугался: так мертво и тупо, как два тусклые зеркальца, неподвижно глядели на луну большие бельма бедной Окрысы, и лунный свет отражался от них, как от металла.