Юлия Жадовская - В стороне от большого света

— Я не имею этой прекрасной привычки. Я слышала, потому что не спала и была в той же комнате.

— Так что же, я что ли подслушиваю. Экой у вас язык змеиный! Ни за что обидит! Мне от вас скоро житья не будет.

— Бедная вы!

— Да за что вы злитесь? Экое в вас злопамятство!

— Я не злюсь, а просто не в духе; мне грустно.

— О чем вам грустить-то?

— А вы неужели никогда не грустите?

— Мне есть о чем грустить! Поживите-ка на моем месте.

— Татьяна Петровна вас любит.

— Что в ее любви-то! Угождай как собачонка, так и любит. Уж чужой дом — чужой и есть. Что у меня? ни родных, ни своего угла.

— Ваши родители давно умерли?

— Я после них маленькою осталась. Папенька служил в магистрате, потом захворал и скончался. После него и маменька недолго нажила. Я одна только и была у них. Мне было дом остался после них в наследство, да сгорел. Так я без ничего и осталась, да вот без малого пятнадцать лет живу здесь.

— Татьяне Петровне тяжело было бы расстаться с вами, да и вам тоже. Привычка: шутка ли пятнадцать лет.

— Э, полноте, она меня, я думаю, на всякого променяет.

— Почему вы так думаете?

— Да будто она может кого любить? любит для себя. Подвернись другая — так и меня в сторону.

— Ну нет, вы несправедливы.

И точно, она была несправедлива: Татьяна Петровна очень привыкла к ней.

— Вот уж теперь мужа нашла, так и скрытнее стала. Все с ним да с ним… Я уж часто ухожу, чтоб не быть лишней. Господи! как трудно узнать человека! — прибавила она после некоторого молчания.

— А что?

— Да так. Иной кажется ангелом; думаешь, вот уж этот умница, скромница, а поглядишь — не лучше других. Недаром говорят: женится — переменится. Страшно и замуж-то выйти — какой навяжется!

— Что это вас так испугало?

— Вижу примеры… А жены-то, дуры, и уши развесят, так и вверяются. А как посмотришь, везде интерес проклятый.

— Вот, значит, недурно и бедной быть.

— Ну уж все хорошо.

К вечеру произошла странная сцена.

Абрам Иваныч был весь день необыкновенно ласков с тетушкой. Она оживилась и помолодела, даже кокетничала с ним немного. После чаю они о чем-то долго говорили в кабинете, откуда Татьяна Петровна вышла бледная, взволнованная и упала на первое попавшееся кресло в сильной истерике.

Мы с Анфисой бросились ей помогать. Вскоре пришел и дядя и очень равнодушно сказал мне:

— С твоею тетушкой сделалась истерика от скупости.

Татьяна Петровна вскрикнула и зарыдала громче прежнего.

Мы уложили ее в постель.

— Не оставляйте меня! — сказала она.

— Господи помилуй! — произнесла Анфиса горестно, — до чего дошло!

— Да, мой друг, до того дошло, что он принуждает меня "продать половину имения за его долги, а другую отдать ему бумагой при жизни. Это он хочет меня в руки забрать — этакую дуру нашел! Я еще не хочу, чтоб меня после выгнали из дому! Нет, он очень ошибается!

Вскоре явился Абрам Иваныч. Он стал на колени перед кроватью Татьяны Петровны, просил прощенья, говорил, что он пошутил, что он только просит ее заплатить за него, а о половине имения и не думает; что он готов для нее сделать все на свете; что он выплатит ей со временем все; что он сам богат, но только в настоящее время ничего не имеет в распоряжении, а что у него брат при смерти, после которого он получит наследство.

— Как тебе не стыдно, Танечка, — сказал он, — наделать столько шуму из-за глупой шутки! Что о нас подумают наши люди? ты унизишь меня в их глазах. Бог с тобой! Ничего мне не надо! Я думал, что ты любишь меня и хотел испытать твою любовь. Вот и испытал — ну, благодарю, мой друг!

Татьяна Петровна присмирела и, в свою очередь, созналась, что погорячилась; что ей было горько думать, что он любит ее из интереса; что она теперь сама для него ничего не пожалеет и проч.

Затем она простилась с нами, сказав, что ей нужно успокоиться.

— Каково! — сказала мне Анфиса, — погодите, еще то ли будет! Уж он выманит у нее все!

Вскоре пришел к нам дядюшка, и обратись к Анфисе, попросил ее посидеть у Татьяны Петровны, пока она спит.

Было десять часов вечера. Только Анфиса ушла, он подал мне большой пакет конфект и сказал:

— На-ка, вот тебе… спрячь, не показывай.

— Благодарю вас, но зачем же прятать? Если и тетушка узнает, она, верно, рассердится.

— Уж ты слушай меня. Я знаю, что говорю. Я нарочно выпроводил Анфису, чтобы с тобой посидеть. Садись сюда, поближе.

— Нет, зачем?

— Экая глупенькая! Да ведь я тебя не укушу. Отчего ты меня боишься?

— Я вас не боюсь, но…

— Но, но! ну что но! — сказал он, передразнивая меня приторно. — Видишь, ножонку-то выставила — экая маленькая, точно птичья… Вот спрятала. А поди-ка, мужа бы не стала дичиться! Ну-ка, поцелуй меня так, как бы ты его поцеловала… Что плечиками-то пожимаешь? Думаешь, влюбился старый дядя… Ну и влюбился; ну что ж такое!

— Ведь не с ума же вы сошли, да и я не помешалась, чтобы думать такие вещи.

— Послушай-ка, что я тебе скажу: я получу наследство от брата, тетка твоя заплатит мой долг, потом я уеду в Малороссию, а ты и приезжай ко мне жить; я тебя, как герцогиню, буду утешать.

— Господи Боже! — сказала я наконец, потеряв терпение, — скажите, ради Бога, чем я имела несчастье внушить вам такие мысли?

— А вот этими глазенками.

— В какое ужасное положение ставите вы меня!

— Ничуть не бывало. Как бы ты была умнее, так поняла бы, что надо наслаждаться жизнью. Это тебе старые бабы натолковали разных глупостей…

— Оставьте меня в покое, возьмите ваши конфекты, они у меня в горле остановятся.

— Упряма ты, как черт, как я посмотрю! Тебе судьба счастье посылает, а ты рыло воротишь. Вот я тетушке-то твоей скажу, что я принес тебе конфект, а ты выдумала, что я влюблен в тебя. Пусть она полюбуется, какие чистые взгляды на вещи у семнадцатилетней девушки.

Я ничего не отвечала, только, вероятно, в моем взгляде многое сказалось.

— О, какая королева! не убей взглядом! Ну, полно, не сердись, не скажу; только будь поласковее.

Я стояла молча. Послышались шаги Анфисы. Он поспешно спрятал конфекты под диван и вышел. Сальная свеча нагорела, Анфиса сняла с нее и пытливо посмотрела на меня.

— Что тетушка? — спросила я, стараясь скрыть волнение.

— Ничего, проснулись. У вас дядюшка все время сидел?

— Да.

Она многозначительно сжала губы, и без того тонкие.

— Видно, дядюшке-то весело с молоденькою племянницей. Это он так полюбил вас с нашей поездки в город. Прежде и не подходил к вам. Что значит одним-то на неделю остаться!..

— Анфиса Павловна! — сказала я с упреком.

— Полноте! — сказала она строго, — не надуете вы меня! Я все вижу, стыдно вам!

— Не смейте мне этого говорить! — вскричала я почти с бешенством, — не смейте говорить ни слова! А то все полетит в вас, я не ручаюсь за себя в эту минуту.