Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 8-10

{09082}

Федор взглянул на часы и стал торопливо прощаться. Он поцеловал руку у Юлии и вышел, но, вместо того, чтобы идти в переднюю, прошел в гостиную, потом в спальню. - Я забыл расположение комнат, - сказал он в сильном замешательстве. - Странный дом. Не правда ли, странный дом? Когда он надевал шубу, то был будто ошеломлен, и лицо его выражало боль. Лаптев уже не чувствовал гнева; он испугался и в то же время ему стало жаль Федора, и та теплая; хорошая любовь к брату, которая, казалось, погасла в нем в эти три года, теперь проснулась в его груди, и он почувствовал сильное желание выразить эту любовь. - Ты, Федя, приходи завтра к нам обедать, - сказал он и погладил его по плечу. - Придешь? - Да, да. Но дайте мне воды. Лаптев сам побежал в столовую, взял в буфете, что первое попалось ему под руки, - это была высокая пивная кружка, - налил воды и принес брату. Федор стал жадно пить, но вдруг укусил кружку, послышался скрежет, потом рыдание. Вода полилась на шубу, на сюртук. И Лаптев, никогда раньше не видавший плачущих мужчин, в смущении и испуге стоял и не знал, что делать. Он растерянно смотрел, как Юлия и горничная сняли с Федора шубу и повели его обратно в комнаты, и сам пошел за ними, чувствуя себя виноватым. Юлия уложила Федора и опустилась перед ним на колени. - Это ничего, - утешала она. - Это у вас нервы... - Голубушка, мне так тяжело! - говорил он. - Я несчастлив, несчастлив... но всё время я скрывал, скрывал! Он обнял ее за шею и прошептал ей на ухо: - Я каждую ночь вижу сестру Нину. Она приходит и садится в кресло возле моей постели... Когда час спустя он опять надевал в передней шубу, то уже улыбался и ему было совестно горничной. Лаптев поехал проводить его на Пятницкую. - Ты приезжай к нам завтра обедать, - говорил он дорогой, держа его под руку, - а на Пасху поедем вместе за границу. Тебе необходимо проветриться, а то ты совсем закис.

{09083}

- Да, да. Я поеду, я поеду... И сестреночку с собой возьмем. Вернувшись домой, Лаптев застал жену в сильном нервном возбуждении. Происшествие с Федором потрясло ее, и она никак не могла успокоиться. Она не плакала, но была очень бледна и металась в постели и цепко хваталась холодными пальцами за одеяло, за подушку, за руки мужа. Глаза у нее были большие, испуганные. - Не уходи от меня, не уходи, - говорила она мужу. - Скажи, Алеша, отчего я перестала богу молиться? Где моя вера? Ах, зачем вы при мне говорили о религии? Вы смутили меня, ты и твои друзья. Я уже не молюсь. Он клал ей на лоб компрессы, согревал ей руки, поил ее чаем, а она жалась к нему в страхе... К утру она утомилась и уснула, а Лаптев сидел возле и держал ее за руку. Так ему и не удалось уснуть. Целый день потом он чувствовал себя разбитым, тупым, ни о чем не думал и вяло бродил по комнатам. XVI Доктора сказали, что у Федора душевная болезнь. Лаптев не знал, что делается на Пятницкой, а темный амбар, в котором уже не показывались ни старик, ни Федор, производил на него впечатление склепа. Когда жена говорила ему, что ему необходимо каждый день бывать и в амбаре, и на Пятницкой, он или молчал, или же начинал с раздражением говорить о своем детстве, о том, что он не в силах простить отцу своего прошлого, что Пятницкая и амбар ему ненавистны и проч. В одно из воскресений, утром, Юлия сама поехала на Пятницкую. Она застала старика Федора Степаныча в той самой зале, в которой когда-то, по случаю ее приезда, служили молебен. Он в своем парусинковом пиджаке, без галстука, в туфлях, сидел неподвижно в кресле и моргал слепыми глазами. - Это я, ваша невестка, - сказала она, подходя к нему. - Я приехала проведать вас. Он стал тяжко дышать от волнения. Она, тронутая его несчастьем, его одиночеством, поцеловала ему руку,

{09084}

а он ощупал ее лицо и голову и, как бы убедившись, что это она, перекрестил ее. - Спасибо, спасибо, - сказал он. - А я вот глаза потерял и ничего не вижу... Окно чуть-чуть вижу и огонь тоже, а людей и предметы не замечаю. Да, я слепну, Федор заболел, и без хозяйского глаза теперь плохо. Если случится какой беспорядок, то взыскать некому; избалуется народ. А отчего это Федор заболел? От простуды, что ли? А я вот никогда не хворал и никогда не лечился. Никаких я докторов не знал. И старик, по обыкновению, стал хвастать. Между тем прислуга торопливо накрывала в зале на стол и ставила закуски и бутылки с винами. Было поставлено бутылок десять, и одна из них имела вид Эйфелевой башни. Подали полное блюдо горячих пирожков, от которых пахло вареным рисом и рыбой. - Прошу дорогую гостью закусить, - сказал старик. Она взяла его под руку и подвела к столу и налила ему водки. - Я к вам и завтра приеду, - сказала она, - и привезу с собой ваших внучек, Сашу и Лиду. Они будут жалеть и ласкать вас. - Не нужно, не привозите. Они незаконные. - Почему же незаконные? Ведь отец и мать их были повенчаны. - Без моего позволения. Я не благословлял их и знать не хочу. Бог с ними. - Странно вы говорите, Федор Степаныч, - сказала Юлия и вздохнула. - В евангелии сказано: дети должны уважать и бояться своих родителей. - Ничего подобного. В евангелии сказано, что мы должны прощать даже врагам своим. - В нашем деле нельзя прощать. Если будешь всех прощать, то через три года в трубу вылетишь. - Но простить, сказать ласковое, приветливое слово человеку, даже виноватому, - это выше дела, выше богатства! Юлии хотелось смягчить старика, внушить ему чувство жалости, пробудить в нем раскаяние, но всё, что она говорила, он выслушивал только снисходительно, как взрослые слушают детей.

{09085}

- Федор Степаныч, - сказала Юлия решительно, - вы уже стары, и скоро бог призовет вас к себе; он спросит вас не о том, как вы торговали и хорошо ли шли ваши дела, а о том, были ли вы милостивы к людям; не были ли вы суровы к тем, кто слабее вас, например, к прислуге, к приказчикам? - Для своих служащих я был всегда благодетель, и они должны за меня вечно бога молить, - сказал старик с убеждением; но тронутый искренним тоном Юлии и желая доставить ей удовольствие, он сказал: - Хорошо, привозите завтра внучек. Я велю им подарочков купить. Старик был неаккуратно одет, и на груди и на коленях у него был сигарный пепел; по-видимому, никто не чистил ему ни сапог, ни платья. Рис в пирожках был недоварен, от скатерти пахло мылом, прислуга громко стучала ногами. И старик, и весь этот дом на Пятницкой имели заброшенный вид, и Юлии, которая это чувствовала, стало стыдно за себя и за мужа. - Я к вам непременно приеду завтра, - сказала она. Она прошлась по комнатам и приказала убрать в спальне старика и зажечь у него лампадку. Федор сидел у себя в комнате и смотрел в раскрытую книгу, не читая; Юлия поговорила с ним и у него тоже велела убрать, потом пошла вниз к приказчикам. Среди комнаты, где обедали приказчики, стояла деревянная некрашеная колонна, подпиравшая потолок, чтобы он не обрушился; потолки здесь были низкие, стены оклеены дешевыми обоями, было угарно и пахло кухней. По случаю праздника все приказчики были дома и сидели у себя на кроватях в ожидании обеда. Когда вошла Юлия, они вскочили с мест и на ее вопросы отвечали робко, глядя на нее исподлобья, как арестанты. - Господи, какое у вас дурное помещение! - сказала она, всплескивая руками. - И вам здесь не тесно? - В тесноте, да не в обиде, - сказал Макеичев. - Много вами довольны и возносим наши молитвы милосердному богу. - Соответствие жизни по амбиции личности, - сказал Початкин. И, заметив, что Юлия не поняла Початкина, Макеичев поспешил пояснить: