Вячеслав Костиков - Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции)

Церковь заложили 9 апреля 1938 г. Строительство шло споро, от рабочих не было отбоя, и многие мастеровые готовы были работать бесплатно. Русские каменщики, плотники, кровельщики обладали удивительными навыками быстрого и вместе с тем тщательного труда, и к ноябрю 1938 года на новый храм уже поднимали крест. Следующим летом достроили и колоколенку в новгородском стиле с шестью небольшими колоколами, и домик для священника и церковного сторожа. Оставалось внутреннее убранство. Расписывался храм, названный во имя Успения Божией Матери, четой Бенуа с помощью графа Г. А. Шереметева и нескольких помощниц. Граф Шереметев, известный каллиграф и знаток славянского письма, сделал все необходимые надписи. Иконостас расписывали художники из общества "Икона". Столярные работы по иконостасу и перегородкам сделал инженер И. М. Греков. Освящен храм Успения Божией Матери был в день Покрова Пресвятой Богородицы 1 (14) октября 1939 г.

Церковь на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа была последней, которую освятил митрополит Евлогий. К этому времени он совсем ослаб, вскоре заболел и умер. Похоронили его в этом же храме, в нижнем склепе. Мечта его подвижнической жизни в эмиграции не сбылась. Так и не удалось ему вернуться на родину. Но благодаря его труду, бескорыстию, отзывчивости многие мятущиеся души эмигрантов обрели покой. Много усилий, увы, не всегда успешных, потратил он на объединение русских церквей за границей. Мечтой его жизни было привести свою паству на родину, в Россию. Мечте этой не суждено было осуществиться. Но сейчас свершается другое - возвращаются домой русская культура, русская история, русская память, которые эмиграция унесла с собой.

Глава 8

ТАЙНА "КУРСКОГО СОЛОВЬЯ"

Сентябрь - один из самых благодатных месяцев во Франции. Уже спала августовская жара. Но дни, вечера и даже ночи еще теплы и без той изнуряющей духоты, которая обрушивается на город к закату лета. До октябрьских дождей еще далеко, но воздух уже дышит ночными туманами, запахами поздних трав и первых пожухших в предчувствии близкой осени листьев.

В один из тихих позднесентябрьских дней из ворот каторжной тюрьмы города Ренна, построенной еще во времена Наполеона III, двое служащих, одетых в серые просторные рубахи, так что их с большим трудом можно было отличить от заключенных этого почтенного, более похожего на крепость, нежели на тюрьму, заведения, выкатили двухколесную повозку, на которой веревками крест-накрест был укреплен простой, из некрашеных досок гроб. Повернув направо, вдоль высокой стены из почерневшего ракушечника, повозка не спеша, вздрагивая на булыжной мостовой, двинулась по направлению к городскому кладбищу. Помимо служащих, кативших повозку, за печальной процессией шла лишь надзирательница - таков был обычай недавней старины: в случае смерти заключенного надзирателю надлежало провожать его до последнего земного порога - до могилы.

Теперь город разросся, и старая городская тюрьма и расположенное неподалеку кладбище находятся чуть ли не в центре Ренна. Но до и в первые годы после войны Ренн, хотя и числился среди крупных городов Франции, представлял собой довольно тихий провинциальный городок. Тюрьма и кладбище тяготели к окраине.

Кладбищенский служащий, выглянувший от нечего делать, пошел было вслед за печальной процессией, но потом раздумал и, сказав, где хоронить, поплелся назад к своей сторожке у кладбищенских ворот. На своем веку он повидал столько похорон - и пышных, по высшему разряду, с дубовыми гробами, с десятками венков, с толпой почетных провожающих, и скорбно-убогих, нищенских.

В нынешней похоронной процессии, если так можно было назвать это унылое шествие из трех человек, его удивило разве что отсутствие священника. Впрочем, наступили такие времена, что стало не до обычаев, а тем более не до ритуалов. Конечно, новую войну никак не возможно было сравнить с Великой войной 1914 года, недаром же ее называли в газетах "странной". Теперь военные действия и вовсе прекратились. Жизнь медленно и сонно влачила свои дни под оккупацией. Шел сентябрь 1940 года.

В этот день, 24 сентября, у северной стены кладбища, выходящей, по иронической воле случая, на улицу Свободы, в общей могиле была захоронена умершая тремя днями ранее заключенная под номером 9202. Никто из хоронивших не ведал ни ее имени, ни тем более ее судьбы. Лишь провожавшая арестантский гроб надзирательница слышала, что умершая женщина - русская и что некогда она была артисткой. Звали ее Надежда Винникова.

Среди эмигрантских судеб есть такие, которые, казалось, испытали на себе все тяготы жизни на чужбине, все взлеты и падения эмиграции, все ее надежды и разочарования, все ее преданности и предательства. Одной из таких жизней, оказавшейся волей судьбы (но и волей истории тоже) как бы на перекрестке эмигрантских дорог, является жизнь Надежды Васильевны Винниковой, больше известной, впрочем, под фамилией Плевицкая.

Когда-то ее имя упоминалось рядом с именами великих русских певцов Шаляпина и Собинова. Ее слава, по крайней мере в России, была почти безгранична. Ее голосом восторгались и великие князья, и простые рабочие, она приводила в восторг русских интеллигентов и "господ офицеров". Ее слушал Николай II, и, как гласит легенда, уже при жизни окружавшая эту знаменитую исполнительницу русских песен и романсов, именно он, беседуя с ней после концерта в Царском Селе, назвал ее "курским соловьем". С тех пор это прозвище летело за ней повсюду, куда бы ни забрасывала ее судьба. Увязалось оно за ней и в эмиграцию, где она продолжала петь для русских изгнанников, и слезы на глазах публики во время ее концертов были не только проявлением восторга, но, может быть, в большей степени слезами тоски по утраченному отечеству.

Надежда Васильевна Винникова родилась 17 сентября 1884 г. в деревне Винниково Курской губернии. У родителей уже были три дочери, названные хорошими русскими именами Дуня, Настя, Маша. В день рождения младшей по церковному православному календарю на Руси отмечали святых Софью, Веру, Надежду и Любовь. Жизнь была трудной. В деревне обычаем было работать, особенно летом, с утра до заката. Родители и старшие дети - в поле, младшие пасли коров, стерегли гусей, драли крапиву под заборами для запаривания свиньям, бегали в лес по ягоды. Веры было много - об этом прилежно заботился сельский дьячок, а вот была ли надежда на лучшую жизнь? Новорожденную окрестили Надеждой.

Впрочем, так девчушку никто и не звал. В деревнях приняты были короткие имена, а более того - прозвища. Надежду все кликали Дёжкой. И никто не предполагал, что жизнь отмерит этой простой, с грубоватым крестьянским лицом девушке такую судьбу, в которой достанет места не только любви, вере, надежде, но и страданию, терпению, отчаянию - в сущности, всему, чем наделил человека наш изломанный, трудный век.