Вячеслав Пьецух - Государственное Дитя

А в девять часов вечера у меня бывает сеанс связи с внешним миром, попросту говоря, я в это время радио слушаю каждый день. Слушаю я его вполуха, можно сказать, вовсе не слушаю, бубнит себе и бубнит. Однако если что и достигает сознания, то всегда вызывает глупые вопросы, подразумевающие глупые ответы, потому что очень глупые новости на земле. Иной раз передадут по радио, что вот в таком-то германском городе произошло столкновение между турками и курдами, причем с обеих сторон есть раненые и убитые, ну и спросишь: "Господи, Германия-то здесь при чем?"

Единственно чем тягостна жизнь в деревне, так это ощущением неопрятности, которое происходит оттого, что нет возможности в любую минуту принять ванну. Летом еще туда-сюда, всегда в Урче можно ополоснуться, но зимой - беда: баньку всякий раз не натопишь, потому что это целая процедура, а мыться в избе из таза, на мой взгляд, так же неопрятно, как не мыться вообще. Поэтому баньку я топлю только раз в неделю, как полагается православным, по субботам, вечером, эдак часу в седьмом. Процедуру я описывать не намерена, ибо это без меня отлично сделано у Шукшина в "Алеше Бесконвойном", первом русском рассказе о личной свободе, но в остальном дело выглядит так... Вечером иду заледенелой тропинкой в баньку, которая, как звездочка, светится своим низеньким окошком, плотно прикрываю за собой дверь предбанника и начинаю разоблачаться. В предбаннике стужа, так что зуб на зуб не попадает, а непосредственно в баньке стоит ровный, пахучий жар, впрочем, ногам все равно студено. Зажигаю вторую свечу, потому что при одной и куска мыла не разглядишь, и потом не столько моюсь, сколько наслаждаюсь доисторической обстановкой. В баньке знойко, в котле кипяток урчит, пламя свечей дает немного страшное освещение, а из печки пышет оранжевым, адским жаром, таинственно, жутко и хорошо. Да, еще веником забористо пахнет (париться я не парюсь, но березовый веник для духа в шайку обязательно положу). А после баньки придешь в избу, завалишься на постель отдышаться и подумаешь: какое же это удивительное азиатское наслаждение - наша русская баня, слаще только с умным человеком поговорить...

В заключение, как полагается, чай - рубиновый на цвет, терпко-вязкий на вкус и праздник для обоняния..."

- Ты чего это, брат, читаешь? - спросил сосед.

- Так, ерунду всякую, - сказал Вася. - Интересно, долго они держат в камерах предварительного заключения?

- Это смотря по вине. За мои проделки мне полагается пожизненная тюрьма. Тейп мне, понимаешь, две тысячи долларов собрал для отдыха за границей, поезжай, говорят, Асхат, в Европу, отдохни, развейся...

- Тебя Асхатом зовут?

- Ну! Значит, поезжай, говорят, развейся, а я доехал до Новороссийска и загудел. Три дня гулял, все доллары пропил, которые мне старики по копеечке собирали, ну кто я после этого? Негодяй!..

- А фамилия твоя как?

- Фамилия моя Токаев, хороший род, старинный, джигит на джигите, мой прапрадед у Шамиля мюридом был! Ну, значит, три дня гулял, а на четвертый ко мне пристали два мужика. Говорят, мы милиционеры из Улан-Удэ и вот интересуемся: ты чего, парень, раздухарился? Я спрашиваю: вы при исполнении? Они говорят: нет. Ну, я их и погасил...

Это неприятное открытие, сделанное поздним ноябрьским вечером в камере предварительного заключения городского управления внутренних дел Новороссийска, так ошеломило Васю Злоткина, что с ним сделалась какая-то непреодолимая внутренняя трясучка. Нужно было срочно успокоиться, как-то прийти в себя; он вытащил из сумки женино письмо и развернул его деревянными пальцами.

"Милый Вася!.."