Николай Пирогов - Севастопольские письма и воспоминания

4. Бастион No 4 Северной стороны знаменит в истории обороны Севастополя героизмом своего личного состава. Севастополь расположен по обеим сторонам большой бухты, которая разделяет город на две части - Северную и Южную стороны. Последняя, в свою очередь, делится на две части глубоко врезывающеюся узкою Южною бухтою, расположенною недалеко от входа в севастопольский рейд, перпендикулярно к Большой бухте: на Городскую сторону, к западу от Южной бухты, и на Корабельную сторону, к востоку от Южной бухты.

No 5.

12 [-14] ноября. Пятница. 1854. Севастополь

(Подлинник письма No 5-в ВММ (No 15619), на четырех страницах; конверт-с обычным адресом. Описание поездки из Петербурга в Севастополь и состояния дорог в Крыму в этом и следующих письмах П. включено в "Хрестоматию" Ковалевского (стр. 70). Свой приезд в Севастополь П. описал также в "Началах" (см. ниже).).

Слава богу, здоровый, следовательно живой, прибыл сегодня в 12 часов утра в Севастополь. Как был, так и есть; такой же точно, как выехал из Петербурга, нисколько не переменился, тебя люблю по-прежнему; как? - ты это сама знаешь.

Ты, я знаю, милая Саша, была бы довольна и этим одним известием, но есть люди, которые мешаются в чужие дела и хотят непременно знать, как и что и почему и тьму подробностей, для тебя вовсе незанимательных. Я думал-думал, как бы угодить этим господам, а не угодить нельзя добрым людям.

Тем предисловие кончается; я дремлю после реброкрушительной прогулки по Бахчисарайскому шоссе и засыпаю.

13 ноября. День моего рождения, о чем я вспомнил только сегодня, т. е. 14 ноября.

14 ноября. Пишу, милая Саша, не для тебя одной, а и для других добрых людей, а, главное, и для себя, может быть. ("И для себя" - следовательно, П. имел в виду использовать свои письма из Севастополя для обобщенного очерка о Крымской войне. Часть текста классических "Начал" основана на этих письмах.).

Дорога от Курска до Севастополя есть ряд мучений для того, кто находится в приятном заблуждении, что дороги назначены для уменьшения пространства и времени в житейском сообщении. Я рассматриваю их, как особенный род сотрясения, полезного для моих кишек, и потому отношу поездку в Севастополь осенью и преимущественно в военное время к превосходной гимнастике брюшных внутренностей. Толчки, перегибы перекаты и тьма других телодвижений, конечно, не вовсе безызвестных (После этого: "петербургским" (зачеркнуто).) жителям Гороховой и Вознесенской, встречаются здесь в таком мифологическом объеме, что, наконец, понятие о ровном месте начинает делаться чем-то вроде мифа.

Тарантас наш оказался образцом прочности; однако же и он, благодаря усилиям ямщиков нас опрокинуть, не устоял и, свалившись в одну прекрасную ночь на бок в канаву, треснул.

Трещина, которая могла бы наделать нам множество хлопот, к счастью, обнаружилась в Екатеринославле [...].(Старое название города Екатеринослава (ныне Днепропетровск); встречается у П. и общепринятое начертание, без буквы "л".)

Харьков в отношении образованности, несмотря на то, что университетский город, стоит, по моему мнению, гораздо ниже Екатеринославля. Харьковский аптекарь [...], немец, несмотря на мое письменное приглашение и выгодную перспективу сбыть с рук свой материал, не явился, отговариваясь тем, что он не хочет; это уже, очевидно, переход к восточной беззаботности.

Смотритель Харьковской станции сделался вежливым только после многих уверений, что я знаком и даже несколько сродни Антонскому. Тарантас, исправленный совестливо в Екатеринославле, обязан своею трещиною именно харьковскому ямщику, а телега, нагруженная нашими чемоданами и фельдшерами, едва совершенно не развалилась от быстрого переката с сугроба в ров, едва ли учиненного не с умыслом также харьковским ямщиком.

С тех пор участь этого экипажа сделалась и продолжает быть для нас предметом постоянных забот и тревог [...].

После телегокрушения за Харьковом мы должны были расстаться с Калашниковым. Этот ревностный чиновник решился принести жертву науке и человечеству и, подвергнув себя разлуке с нами и всем опасностям одиночного странствия в краю неизвестном и беспутном, принял начальство над разломанной телегой и ее содержимым с твердым намерением или умереть или доставить все в настоящем виде в Севастополь. Сказано - сделано [...].

Расставшись с телегой, мы думали долететь мигом до Севастополя, но не тут-то было. Если станции и дороги между Курском и Харьковом были плохи и мало способствовали к продолжению пути, то между Курском и Екатеринославом они сделались чисто непреодолимым препятствием к достижению этой цели.

Трудно решить, в ком более должно искать причины: в черноземе ли, расплывшемся от дождей в какую-то клейкую жижу, или в станционных смотрителях и в содержателях станций. Одно скажу только положительно, что если Антонский почитает почтовое управление в Новороссии достигшим под его надзором хотя некоторой степени не то что совершенства, а просто только одной сносности, то он жестоко ошибается [...].

No 6.

Севастополь

24 но[ября 18]54 г.

(Подлинник письма No 6-в ВММ (No 15620), на двух страницах; конверт не сохранился. Верхняя половина 1-й страницы (3 абзаца) перечеркнута карандашом; над датой пометка А. А. Пироговой: "для меня"; часть перечеркнутого не включена в изд. 1899 г.; в других случаях не включалось все перечеркнутое.).

Еду сегодня в Симферополь, дня на четыре, посмотреть на госпиталь и узнать о сестрах милосердия, которые должны на днях явиться.

Не знаю, отчего ты еще не получила моих двух писем с дороги: из Харькова и Екатеринослава.

В Харькове я отдал с рук на руки станционному смотрителю, в Екатеринославе-отослал на почту; оба письма в казенных конвертах. (Имеются в виду письма No 2 и 3; ).

Все твои письма до шестого, от 13 ноября, получил; вижу, что ты, моя душка, не совсем благоразумно переносишь разлуку.

Господь с тобой, утешься; ведь ты знаешь хорошо, что с тобой ли, без тебя ли, я все-таки тебя люблю больше всего на свете. Так о чем же грустить [...].

Вместо меня ограничься покуда детьми, а там посмотрим [...].

Когда я ворочусь, неизвестно, но разумеется, что не буду медлить ни минуты, чтобы утешить тебя. Говорят, что они скоро будут бомбардировать, другие говорят, что будут зимовать; короче, здесь так же мало знают, как и в Петербурге.

Я начал писать журнал моей экспедиции и посылаю тебе первые два листка; (Журнал экспедиции П.- здесь, вслед за наст. письмом.) кто интересуется, как, например, Здекауер, Глазенап, (Богд. Ал. Глазенап (1811-1892)-один из близких друзей П.; ученый моряк, писатель, госуд. деятель; в 1826-1829 гг. участвовал в кругосветном плавании на шлюпе "Сенявин" под командой Ф. П. Литке; жена его-Эмилия Ант. (у П.-Емилия), дочь морского министра (1827-1836) А. В. Моллера (1764-1848), и ее брат-художник Фед. Ант. Моллер (1812-1875), автор одного из лучших портретов Н. В. Гоголя- также близкие друзья П. Через них поддерживались отношения П. с либеральным правящим и придворным кругом вел. кн. Елены Павловны и вел. кн. Константина Николаевича. В 1854 г. Глазенап был директором Морского корпуса в чине контр-адмирала, числился в свите царя, участвовал в организации отпора неприятельскому флоту на Балтийском море. В неизданном дневнике Г. за 1851 г. много записей о встречах с П. и его женой (Центр. Историч. архив. Ленингр. отд. Фонд 1402, No 21. См. книгу: "Архивы СССР", Л., 1933, стр. 44 и сл.).) можешь им дать прочесть. Для тебя же должно знать, что я едва управляюсь с делом и возвращаюсь вечером усталый и потому журнал мой пишу отрывками. Покуда здесь спокойно; от времени до времени слышится канонада, особливо ночью, когда мешают работам; ядра до нас еще не долетают, а много, много если падают в бухту.