Алексей Писемский - Плотничья артель

"Однако что ж это оральщики не шабашат?" - думаю я сам с собою. Но и оральщики отшабашили, едут! Это можно догадаться по крику задельного мужика, Петра Завирохи; не зная, можно подумать, что он с кем-нибудь бранится, а вовсе нет: он только говорит, и беспрестанно говорит, и все криком кричит; поэтому его Завирохой и прозвали. От оральщиков отделился староста, худощавый и с озабоченным лицом мужик, отличающийся от прочих только тем, что в сапогах и с палочкой, но, как и все другие, сильно загорелый и перепачканный в грязи; он входит на красный двор, снимает шапку и подходит к перилам галереи.

- Здравствуй, Семен, надевай шапку. Что скажешь хорошего? - говорю я.

- Овес выкидали, - отвечает Семен неторопливо.

- Ну, и слава богу! Вовремя, значит, управляемся; теперь, стало быть, ячмень и лен только остался, - продолжаю я.

- Лен и ячмень остался теперь, - подтверждает Семен.

Несколько времени мы оба молчим.

- Теперь бы дождичка надо, - замечаю я.

Семен вздыхает.

- Не мешало бы и дождичка, - соглашается он.

Вообще он говорит как-то лениво: видно, устал да и... Я, впрочем, понимаю, что это значит.

- Эй! Кто там? - кричу я. - Скажите ключнице, чтоб дала старосте водки.

Лицо Семена в минуту освещается удовольствием; ключница выносит стакан водки и вместе с тем полломтя густо насоленного хлеба. Она, по разным сношениям, большая приятельница Семену и всех почти детей у него крестила.

Семен берет стакан, крестится и, проговоря:

- С засевом, батюшка, поздравляю! - выпивает сразу и потом морщится.

- Закусите, - говорит ключница, подавая ему хлеба.

Семен отламывает небольшой кусочек, съедает и откашливается.

- Озими, сударь, нынче, слава богу, хороши подымаются, - заговаривает уж он сам.

- Хороши, братец, хороши, видел я; и травы, кажется, тоже будут порядочные.

- Травы важные засели-с, - подтверждает Семен, - весна-то нынче, сударь, что бог даст вперед, вольготна для всего идет; оно, выходит, тепло, да и дождички перепадают.

- Заморозков чтоб не было - это вот скверно для всего, - замечаю я.

Семен усмехается.

- Пожалуй, что того и жди, - подтверждает он. - Покойный ваш папенька тоже говаривал, как этак с весны теплая погода начнет: "Ну, говорит, будет вычет; как подует от Николы любезный, так и ходи недели две в шубах".

(Никола - приход, от нас в северной стороне.)

- Неужели каждый год это бывает?

- Почесть что каждый год, что вот я ни живу; бог знает, отчего это! Кто говорит, что пахать начнут, пласт поднимут, так земля из себя холод даст, а кто и на черемуху приходит: что как черемуха цветет, так от нее сиверко делается... Бог знает, как и сказать.

- А куда завтра народ пошлешь? - спрашиваю я его.

- Завтра на дороги надо выгнать: выбивают. Сотской два раза прибегал, исправник его хлестать хочет, что дороги долго не чинят.

- Ну, на дороги, так на дороги, откладывать нечего в дальний ящик, не отвертишься!

- Известно-с, - соглашается Семен, - за нами хоть бы и без вас, прибавляет он, - хошь кого извольте спросить, никогда супротив прочих ни в чем остановки нет; как другие вышли, так и мы.

- Это хорошо; так и надо. Ступай, однако, отдыхай, - заключаю я.

Семен сначала пошел было, но потом приостановился, подумал немного и опять воротился ко мне.

- Насчет плотника вы приказывали... - проговорил он.

- Ну да; что ж?

- Наказывал я: на этой неделе обещался побывать.

- И хорошо; только сделает ли он ригу-то?

- Как бы, кажись, не сделать: по мужикам здесь на всем околотке работает; рига не какая хитрость, не барские хоромы.

Тем разговор мой с Семеном и кончился.

II

Дня через три я сижу в кабинете, который, как водится в помещичьих домах, прилегает к лакейской; слышу: кто-то вошел. Я окрикнул; вместо ответа в сопровождении Семена вошел мужик небольшого роста, с татарским отчасти окладом лица: глаза угловатые, лицо корявое, на бороде несколько волосков, но мужик хоть и из простых, а, должно быть, франтоват: голова расчесанная, намасленная, в сурьмленной поддевке нараспашку, в пестрядинной рубашке, с шелковым поясом, на котором висел медный гребень, в новых сапогах и с поярковой шляпой в руках. Как вошел, так и начал молиться, и молился долго, потом вдруг подошел ко мне, и не успел я опомниться, как он схватил и поцеловал у меня руку. Мне это с первого раза не понравилось.

- Что это за глупости? - сказал я с сердцем, отнимая руку.

Он отступил несколько шагов назад.

- Это, ваше высокоблагородие, так следствует: когда выходит господин, значит, опосля бога и царя первый, ваше высокопривосходительство, проговорил он с умилительной физиономией.

- Да кто ты такой? Что ты за человек?

- Пузич, ваше привосходительство.

- Что такое Пузич?

- Фамилья такая у меня, значит, ваше привосходительство, и таперича наслышан я, что работа у вас имеется, ваше привосходительство, что ежель таперича вам мастера хорошего надобно, чтоб в настоящем виде мог представить, ваше привосходительство...

- Плотник это-с, что этта говорили, - разрешил, наконец, Семен.

- А! Плотник! Я и не догадался. Красно уж очень говоришь ты, братец, сказал я.

Похвалу эту Пузич принял за чистую монету.

- Нельзя, ваше высокопривосходительство, нам разговору не знать: ежель таперича дела имеем мы с господами хорошими, значит, компанию им должны сделать завсегда, ваше привосходительство.

- Конечно, - сказал я, - только так ли ты хорошо строишь, как говоришь?

- Работа моя, ваше привосходительство, извольте хоть вашего Семена Яковлича спросить, здесь на знати; я не то, что плут какой-нибудь али мошенник; я одного этого бесчестья совестью не подниму взять на себя, а как перед богом, так и перед вами, должон сказать: колесо мое большое, ваше привосходительство, должон благодарить владычицу нашу, сенновскую божью матерь{293}, тем, что могу угодить господам. Таперича хоша бы карандашом рисовка на плане, али, примерно, циркулем, али теперь по ватерпасу прикинуть - все в разуме моем иметь могу, ваше привосходительство.

Семен усмехался и качал головой.

- Как же, братец, ты вот все это в разуме имеешь, а работаешь больше по мужикам? - заметил я.

- Нет, ваше привосходительство, как перед богом, так и перед вами, говорю: за бесчестье себе считаю у мужика работать. Что мужик? Дурак, так сказать, больше ничего! - возразил Пузич.

- Да ведь и ты не княжеского рода. Говори дело-то, а не то что... вмешался Семен.

- Известно, слово твое настоящее, Семен Яковлич, коли говорить, так говорить надо дело, - отвечал, не сконфузясь, Пузич.

Он начал производить на меня окончательно неприятное впечатление, но вместе с тем я с удовольствием смотрел на несколько ленивую и флегматическую фигуру моего Семена, который слушал все это с тем худо скрытым невниманьем и презреньем, с каким обыкновенно слушает, хороший мужик плутоватую болтовню своего брата.