Алексей Писемский - Плотничья артель

Тот поднес ему водки и проговорил:

- Эко мелево ты, Петруха! - но совсем не тем тоном, каким он говорил Пузичу.

- То-то мелево. Свернули вы, ребята, с барином домок, нечего сказать. Прежде, бывало, при старике: хлеба нет, куда ехать позаимствоваться? В Раменье... А нынче, посмотришь, кто в Карцове хлеба покупает? Все раменский Семен Яковлич.

- Божья воля; колькой год все неурожаи да червь побивает, - заметил Семен; но Петр как бы не слыхал этого и продолжал, обращаясь к Сергеичу:

- Прежде, бывало, в Вонышеве работаешь, еще в воскресенье во втором уповоде мужики почнут сбираться. "Куда, ребята?" - спросишь. "На заделье". "Да что рано?" - "Лучше за-время, а то барин забранится"... А нынче, голова, в понедельник, после завтрака, только еще запрягать начнут. "Что, плуты, поздно едете?" - "Успеем-ста. Семен Яковлич простит".

Семена начинало за живое, наконец, трогать.

- Что, паря, больно уж конфузишь, и еще перед барином? - проговорил он.

Петр сначала засмеялся, потом закашлялся.

- Что мне тебя, голубчик, конфузить? - начал он, едва отдыхая от кашля. - Не за что! Ты ведь выдался не из плутов, а только из дураков.

Семен махнул рукой. Мне стало уж жаль его.

- Я, напротив, очень доволен Семеном; мне такого смирного и доброго приказчика и надо, - сказал я.

Петр посмотрел мне в лицо.

- У тебя какой чин-то, большой али нет? - спросил он вдруг.

- Титулярный советник - капитан, значит, - отвечал я.

- Не чиновен же ты, брат! Вон у нас барин, так генерал; а ты, видно, и служить-то не охоч. Барыню-то в замужество хошь богатую ли взял?

- Нет, не богатую, а по сердцу.

- По сердцу, ну да! - возразил Петр. - Пропащее твое дело, как я посмотрю на тебя! А ты бы дослужился до больших чинов, невесту бы взял богатую, в вотчину бы свою приехал в карете осьмериком, усадьбу бы сейчас всю каменную выстроил, дурака бы Сеньку своего в лисью шубу нарядил.

- Это кому как бог даст. Ты вот и сам не богат, - сказал я.

- Что тебе примеры-то с меня брать? А, пожалуй, выходит, что и взаправду в меня пошел: такой же дурашный! - отрезал начисто Петр.

- Больно уж смело, Петр Алексеич, говоришь! - заметил Сергеич, опасавшийся, кажется, чтоб я не обиделся.

- Что смело-то? Али, по-твоему, лиса бесхвостая, лясы да балясы гладкие точить? - отвечал ему Петр и отнесся ко мне, показывая на Сергеича. - Ведь прелукавый старичишко, кто его знает: еще по сю пору за девками бегает, уговорит да умаслит ловчей молодого.

Сергеич слегка покраснел.

- Полно, друг сердечный! - возразил он. - Что тебе на меня воротить, лучше об себе открыть; теперь-то на седьмую версту нос вытянул, а молодым тоже помним: высокий да пригожий, только девкам и угожий.

При этих словах, неизвестно почему, Матюшка вдруг засмеялся. Петр на него посмотрел.

- Ты чему, дурак, смеешься? Али знаешь, как девки любят? - спросил он.

- Нету, дяденька, я этого не знаю, нетути, - отвечал тот простодушно.

- И ладно, что нету; дуракова рода, говорят, нынче разводить не приказано. Пузичев сынишко последний в племя пущен, - проговорил Петр и потом прибавил, как бы сам с собою: - Было, видно, и наше времечко; бывало, можо так, что молодицы в Семеновском-лапотном на базаре из-за Петрушки шлыками дирались - подопьют тоже.

- Из-за кости с мозгом, Петр Алексеич, и собаки грызутся... Хорошую ягоду издалече ходят брать, - сказал Сергеич.

- Стало быть, ты смолоду, Петр, волокита был? - спросил я его.

Он усмехнулся.

- Волокитствовал, сударь, - отвечал за него Сергеич, - сторонка наша, государь мой милостивый, не против здешних мест: веселая, гулливая; девки толстые, из себя пригожие, нарядные; Петр Алексеич поначалу в неге жил, молвить так: на пиве родился, на лепешках поднялся - да!

- В Дьякове, голова, была у меня главная притона, слышь, - начал Петр, - день-то деньской, вестимо, на работе, так ночью, братец ты мой, по этой хрюминской пустыне и лупишь. Теперь, голова, днем идешь, так боишься, чтобы на зверя не наскочить, а в те поры ни страху, ни устали!

- Значит, сердцем шел, а не ногами, - заметил Сергеич.

- Какое тут к ляду сердцем! - возразил Петр. - Я на это был крепок, особой привязки у меня никогда не было, а так, баловство, вон как и у Сеньки же.

- Что тебя Сенька-то трогает? Все бы тебе Сеньку задеть! - отозвался Семен.

- Ты молчи лучше, клинья борода, не серди меня, а не то сейчас обличу, - сказал ему Петр.

- Не в чем, брат, меня обличать, - проговорил кротко, но не совсем спокойно Семен.

- Не в чем? А ну-ка, сказывай, как молодым бабам десятины меряешь? Что? Потупился? Сам ведь я своими глазами видел: как, голова, молодой бабе мерять десятину, все колов на двадцать, на тридцать простит, а она и помни это: получка после будет!

Семен не вытерпел и плюнул.

- Тьфу, греховодник! Мели больше! - проговорил он.

- Ты не плюйся, а водку-то поднеси, - сказал Петр.

- Мелево, мелево и есть, - говорил Семен, поднося водку.

Петр, выпив, опять надолго закашлялся каким-то глухим, желудочным кашлем.

- Вели подносчику-то своему выпить: у него давно слюнки текут, обратился он ко мне, едва отдыхая от кашля, и замечанием этим сконфузил и меня и Семена.

- Выпей, Семен; что ж ты сам не пьешь? - поспешил я сказать.

- Слушаю-с, - отвечал растерявшийся Семен, налил себе через край стакан и выпил. - Я теперь пойду и отнесу штоф в горницу, - прибавил он.

- Ступай, - сказал я.

Семен ушел. Он, кажется, нарочно поспешил уйти, чтоб избавиться от колких намеков Петра; тот посмотрел ему вслед с насмешкою и обратился ко мне:

- Ты, барин, взаправду не осердись, что я просто с тобой говорю; коли хочешь, так я и отстану.

- Напротив, я очень люблю, когда со мной говорят просто.

- Это ведь уж мы с этим старым девушником, Сергеичем, давно смекнули.

- Смекнули? - спросил я.

- Смекнули, - отвечал Петр. - Ты не смотри, что мы с ним в лаптях ходим, а ведь на три аршина в землю видим. Коли ты не сердишься, что с тобой просто говорят, я, пожалуй, тебя прощу и на ухо тебе скажу: ты не дурашный, а умный - слышь? А все, братец ты мой, управляющему своему, Сеньке, скажи от меня, чтоб он палку-понукалку не на полатях держал, а и на полосу временем выносил: наш брат, мужик - плут! Как узнает, что в передке плети нет, так мало, что не повезет, да тебя еще оседлает. Я это тебе говорю, сочти хоть так, за вино твое! Скажем по мужике, да надо сказать и по барине.

- За совет твой спасибо, - сказал я, - только сам вот ты отчего все кашляешь?

- Болен я, братец ты мой.

- Чем же?

- Нутром, порченый я, - отвечал Петр, и лицо его мгновенно приняло, вместо насмешливого, какое-то мрачное выражение.

- Кто ж это тебя испортил? - спросил я.

Петр молчал.

- Кто его испортил? - отнесся я к Сергеичу.