Натан Щаранский - Не убоюсь зла

На повороте машину занесло. Моя правая рука невольно дернулась, и кагебешник мгновенно, с профессиональной жесткостью, сжал ее в запястьи и вернул себе на колено. Я давно знал этого поджарого блондина с простым русским лицом: слежкой за мной он занимался уже не один год. Всегда улыбчивый -- такие, кстати, нечасто встречаются среди "хвостов", -- на сей раз он был мрачен и заметно нервничал. Сидевший впереди запросил по рации инструкций: ехать через центр или вдоль Яузы. Я говорил себе: "Смотри внимательно, может быть, ты видишь Москву в последний раз", -- и пытался запечатлеть в памяти улицы, по которым мы проезжали. Ничего из этого не вышло; впоследствии я так и не мог вспомнить, как мы ехали -- через центр или вдоль реки.

Когда машина остановилась у въезда во двор Лефортовской тюрьмы и тяжелые железные ворота -- первые из двух, никогда не открываю-щихся одновременно, -- стали медленно раздвигаться, у меня вдруг воз-никло нелепое, а для ситуации, в которой я находился, попросту идиот-ское опасение: вот сейчас они заставят меня дыхнуть в трубку и узнают, что я пьян. Можно подумать, что меня обвиняли в нарушении правил движения, а не в измене Родине! Час назад я и в самом деле выпил рюм-ку коньяка -- немалую для себя дозу: как правило, я не пью ничего крепче легкого сухого вина. Повод для этого был поистине исключи-тельным.

В квартире Слепаков подходил к концу урок иврита. Все собравшие-ся -- и учитель Володя Шахновский, и мы, его ученики: Дина и Иосиф Бейлины, Борода -- так мы звали Володю Слепака -- и я, -- пытались вести привычный нам образ жизни; этому не должны были помешать ни обвинения в "Известиях", ни демонстративные действия КГБ после этой публикации -- их агенты вышли на свет из тени, в которой таились до сих пор, и следовали за мной, куда бы я ни шел, совершенно открыто, чтобы показать: дни твои сочтены. Так я и передвигался по городу -- внутри живой клетки из восьмерых кагебешников. Итак, урок уже под-ходил к концу. Около шести часов вечера пришли два корреспондента: Давид Сеттер из "Файненшел Тайме" и Хел Пайпер из "Балтимор Сан" с сенсационной новостью: только что АПН сообщило, что доктор Штерн на свободе!

Михаил Штерн, известный в Виннице врач, около трех лет назад был арестован и приговорен к восьми годам заключения по обвинению в спе-куляции лекарствами и получении взяток. Все дело с самого начала но-сило характер демонстративной расправы с уважаемым человеком за его желание эмигрировать и явно имело целью запугать евреев. Обвине-ния и их обоснования были смехотворными, что лишь подчеркивало зловещий характер процесса. Все эти годы мы активно боролись за осво-бождение доктора Штерна. Четвертого марта, в тот самый день, когда появилась статья в "Известиях", я организовал для его жены очередную пресс-конференцию. Вскоре в Амстердаме международный обществен-ный трибунал должен был рассмотреть дело Штерна. И вот он на свободе, отсидев лишь около трети срока,-- случай поистине беспрецедент-ный! Формулировка АПН "амнистирован по гуманным соображениям, в связи с состоянием здоровья" никого не могла обмануть -- это наша об-щая победа! Такое событие, конечно, следует отметить, но у Бороды в доме нашлось лишь немного коньяка. Я вместе со всеми выпиваю рюмку и даю корреспондентам свое последнее интервью.

-- Мы все, конечно, счастливы, что Михаил Штерн на свободе, -- го-ворю я. -- Но очень может быть, что этот шаг сделан советским прави-тельством для того лишь, чтобы отвлечь внимание западного обще-ственного мнения от новых нападок на еврейских активистов, обвиняю-щихся в шпионаже. Не исключено, что именно сейчас могут начаться новые аресты.

-- Машины КГБ уехали! -- радостно сообщает в этот момент Борода.

-- И за дверью "хвосты" больше не сидят, -- говорит его жена Маша, выглянув на лестничную площадку.

Я смотрю в окно. Действительно, машины, стоявшей метрах в двад-цати от подъезда, нет. Чтобы выяснить, осталась ли вторая, припарко-ванная вплотную к дому, я встаю на подоконник и выглядываю в фор-точку. Увы, эта машина не только на месте, она подъехала к самому входу. Да и "хвосты" не исчезли, а лишь поднялись, оказывается, на этаж выше и вроде бы с кем-то там совещаются.

-- Что все это значит, по-вашему? -- настойчиво спрашивают кор-респонденты. Они, как и мы, заинтригованы происходящим, но о своей работе не забывают. Мне и самому не терпится узнать.

-- Сейчас выясним это экспериментально, -- говорю я и быстро оде-ваюсь. -- Пойду звонить другим журналистам, сообщу о Штерне.

Пайпер и Сеттер, а также Борода, который все эти дни не отпускал меня от себя ни на шаг -- "чтобы быть свидетелем, если тебя арестуют", идут со мной.

Возбуждение и коньяк делают свое дело: я забываю взять с собой сумку с теплыми вещами, которую не выпускал до того из рук -- на слу-чай ареста.

У лифта происходит заминка. Двое кагебешников сбегают по лестни-це и заявляют:

-- Поедете с нами.

Такая наглая манера поведения стала для них в последнее время обычной. В лифт разрешено входить только трем пассажирам, хотя по-меститься в нем могут и пять человек -- так мы часто и ездили. Однако на сей раз нас с "хвостами" шестеро. После небольшого колебания Боро-да решает, что присутствие корреспондентов рядом со мной важнее. Впервые за эти дни он оставляет меня и поспешно спускается с седьмого этажа. В следующий раз я увижу его только через одиннадцать лет.

В лифте все мы тесно прижаты друг к другу. Я буквально упираюсь носом в рацию "хвоста", висящую у него на груди под пальто. Это тот самый белобрысый весельчак, который будет сидеть со мной в машине справа от меня. Я обмениваюсь с корреспондентами какими-то малосу-щественными репликами и вдруг замечаю, что согнутая в локте и прижатая к груди рука "хвоста" дрожит.

-- Они нервничают -- кажется, сейчас что-то произойдет, -- говорю я по-английски.

Это мои последние слова на воле. Лифт открывается, я делаю не-сколько шагов к выходу из подъезда -- и, подхваченный множеством рук, пролетаю сквозь двери прямо в машину.

...В Лефортово меня вводят в какой-то кабинет, и я вижу встающего из-за стола, добродушно, по-домашнему улыбающегося пожилого чело-века в очках.

-- Заместитель начальника следственного отдела УКГБ по Москве и Московской области подполковник Галкин, -- представляется он, а за-тем мягко и даже, мне кажется, немного смущенно говорит, протягивая какую-то бумагу:

-- Вот, будем работать с вами вместе.

Читаю: постановление об аресте "по подозрению в совершении пре-ступления по статье шестьдесят четвертой -- измена Родине: оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятель-ности против СССР ".

Кладу быстрее листок на стол, чтобы Галкин не заметил, как дрожат мои руки. Заныло сердце, и запершило в горле: несмотря на то, что статья в газете подготовила меня к этому обвинению, до самой послед-ней минуты я надеялся -- может, все же не шестьдесят четвертая, а се-мидесятая -"антисоветская агитация и пропаганда"...