Дмитрий Липскеров - Эдипов комплекс

Первый прыжок матери стал первым делом о самоубийстве с фантазией в моей коллекции.

— Так-то вот, Галя… Такова история…

— И этих двоих не нашли?

— Куда там…

— А сестра твоя?

— Сестра?.. А что сестра… Выросла, вышла замуж и укатила за границу…

— Как же тебя твоя мама так могла?..

— А ты бы как поступила?..

Галя. Маленького роста женщина с голубиной грудкой. Она слушает меня, ухватив пальчиками мочку своего уха и приоткрыв неровные зубки, грустно вздыхает. Ей больше лет, чем мне, но шея у нее совсем девичья — с мягкой ровной кожей. Лишь когда она волнуется, на шее с двух сторон проступают жилки. По ним я понимаю, что она старше, что была у нее судьба, а сейчас только отголоски. Она грустно вздыхает, и по ее глазам не видно, верит она моим фантазиям или нет. Главное, что не обвиняет меня во вранье и малолетстве. Что ж, опыт — штука важная… Она лежит, свернувшись калачиком. На ней маечка и трусики. С ними она расстается, когда идет в душ и когда в них нельзя вовсе. Это ее причуда или привычка. Потому что никаких изъянов на ее теле нет или я их пока не отыскал. Мужчине необходим изъян в женщине, дающий ей отличие от других. Когда он отыщет такой, то старается скрыть. Одна мысль, что кто-то, кроме него, может увидеть изъян, подвергает в яростную ревность. Представьте женщину с совершенным телом, и станет ясно, что скрывать нечего. Совершенная женщина — манекен.

— Что-то тебе не нравится во мне? — спрашивает Галя.

— Что-то мне не нравится во всех женщинах, — отвечаю.

— Что?

— Я сам.

— Как это?

— То, что они думают обо мне, всегда хуже, чем я есть на самом деле. А я не нравлюсь себе хорошим, потому что на самом деле хуже…

— Я не понимаю.

— И я.

Она меняет позу, отвернувшись к стене. Ее плечи оттянулись назад и стали остренькими. Жаль, что я любуюсь, как художник. Ничто плотское во мне не дрогнет. Дорогой гвоздик сослужил службу и открыл источник наслаждений, перед которым женщина — лишь милое удовольствие. И совершенная она манекен, и несовершенная. За это они меня и любят, за такое мнение о них. Жаль только, что гвоздик открыл, а хирург закрыл…

У Гали муж космонавт. Он улетел на целый год и вертится вокруг глобуса, будущий герой, а может, дважды. Я не спрашивал. Пусть вертится трижды, дело нужное. Галя шумно всхлипывает носом. У нее насморк. В космосе насморк гиблое дело. Неделю назад сморкнулся, не поймал… А сегодня она опять прилетела… Душ тоже дело сложное…

— Ты кем работаешь? — спрашивает Галя.

— Никем, — отвечаю.

— А на что живешь?

— На бабушкино наследство.

— А почему ты живешь на это наследство, а не папа?

— Папа золото нашел. Ему не нужно.

— Тебе не скучно?

— Нет. У меня коллекция.

— Чего собираешь?

— Марки… Ничего в жизни интересного нет. Скучна она. Как ни глянешь, так и сяк повернешь, а все одно — скучна.

— А у меня всегда рыбки с детства были…

— Гуппи?

— И гуппи тоже.

Когда говорить не о чем, лучше молчать… И с чего Фрейд взял, что мужчина ищет женщину, похожую на свою мать?..

Галя, накинув мой халат, идет в душ. Ей совершенно не нужен халат, разве что от холода… Милый Федор Михалыч… Где ты?.. Видишь ли что-нибудь из своего поднебесья?.. Интересны мы тебе в своей мелкой суете?.. Показываешь ли там свой живот, или там все показывают свои прелести?.. Твоя мечта сбылась. В полный рост, голый, ты стоишь, заспиртованный, в Институте физкультуры, и все экскурсанты тобой любуются. Пятьсот рублей, причитающиеся тебе за тело, пересланы дочери. Что же ты никогда не говорил о ней?.. Она живет в твоей комнате вместе с мужем-космонавтом, а сейчас пошла принять душ. Сказать ей о том, что ты эксгибиционист, удостоенный права вечно показывать свое великолепное тело? Вряд ли она поймет. Женщины в чем-то безнадежно глупы… На твоей шее — характерный след от веревки. Ты сорок первый в моей коллекции, хотя твое расставание с жизнью было ординарным. Но самое главное — результат. Гигантская колба с уникальным экспонатом.

Мне нравится твоя дочь. Она спокойна и ласкова и легко поддается всевозможным обучениям. Ее муж, завертевшийся вокруг Земли ради науки, не успел даже зачать ребенка, да и вообще не любил тратить половую энергию, сублимируя ее в мировой космос. Что ж, кто-то должен исправлять чужие ошибки или доделывать то, что недоделал другой, почему бы мне этим не заняться, хотя бы ради твоей памяти. К тому же из меня получается хороший учитель. Я холоден, как сталь на морозе. Мои чувства никогда не опередят трезвого рассудка, и никакой сладострастный стон не отзовется во мне ответным. В сексе это высшее достижение… Ты помнишь, в твоей комнате стоял старенький метроном? Так вот, я его использую для задавания оптимальных ритмов. Конечно, это полезно лишь для начальной стадии, но ведь и ее нужно пройти. Так ведь?.. Безусловно, как старый эротоман, ты поймешь мои эксперименты с соками. Я их закупал в большом количестве и сливал в ванну. Сначала тяжелые, остающиеся на дне, а потом легкие и прозрачные, образующие верхний слой. В этот разноцветный коктейль, самый большой, который я когда-либо видел, опускался предмет моих обучений. Но даже в этой ситуации твоя дочь не могла отказаться от трусиков и маечки. Хотя это вносило в уроки свой шарм. К сожалению, от соков мы должны были вскоре отказаться. От них у Гали выступало раздражение на коже. Но в другом она преуспела вне сомнений. Я научил ее совокупляться при народе. Ну, например, на пляже, точнее — в реке, когда вокруг тебя плескаются десятки обывателей. Ты стоишь по пояс, а к тебе прижимается девушка, как будто ей холодно. Вот тут-то все и происходит. Главное, чтобы лицо оставалось скучающим… Ну что, старый самец! Ты еще не перевернулся в своей колбе?!

— Ты с кем-то разговариваешь? — спрашивает Галя. Она трет полотенцем мокрые волосы.

— Отца твоего вспоминаю… Большой был человек.

— Жаль, что я почти его не знала, — сожалеет Галя, устраивая на голове хвост. — Мама говорила, что он нехороший человек!

— Все матери эгоистки! — убежденно говорю я. — Если у них что-то не получилось, детей настраивают против отцов… Великий ученый он был. Свободную материю в себе открыл. Когда он умер, то все материалы сослуживцы забрали. Засекреченным был Федор Михалыч. И его, как Ленина, забальзамировали и выставили в секретной лаборатории, чтобы соратники не забывали… Я и сам-то после его смерти узнал, что секретник он, твой отец.

Мы сидим некоторое время, скорбными лицами поминая великого ученого.

— А что мне делать, когда мой муж вернется? — спрашивает отгрустившая дочь.

— О чем ты?

— Я ведь с ним не смогу, как прежде… Ты ведь меня научил…

— Тебе не стоит волноваться на этот счет. Невесомость делает мужчину импотентом… Можешь развестись с ним, — предлагаю.