Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— О старом ты теперь забудь, Карымшак! Разница между старыми аткаминерами и теперешними активистами такая же, как между небом и землей. Раньше вы затевали драки и тяжбы между двумя родами. А теперь этого нет. Ведь коллективное хозяйство — это путь к сатсиалу, указанный партией. Поэтому ты не обижайся на Шарше, когда он, случается, накричит на тебя. Пусть кричит, но, покуда я жив, он не осмелится посадить тебя!

Как ни обидно было унижаться перед «поганым Мендирманом», но ничего не поделаешь.

— Ты прав, Меке! — ответил Карымшак. — Я верю, ты никогда не оставишь меня в беде. Я тоже, когда был в силе, не раз ругал тебя. Ты теперь хозяин ста двадцати дворов, потому что бедняк, да к тому же безродный.

Самодовольно и важно разглаживая реденькие усы, Мендирман не замедлил похвалиться:

— Теперь под моим началом уже около ста пятидесяти дворов!

— Ну да, я об этом и говорю. Дай бог, пусть еще больше будет! Мы с байбиче пригласили тебя с тем пожеланием и мольбой к богу, чтобы твой авторитет еще больше возрос перед властью и народом. Ты только по крови из рода Кушчу, а так ты для нас как свой единокровный батыровец. Учти это. Поэтому мы с байбиче, сидя с тобой за этим белым дастарханом, хотели поделиться своими думами, если, конечно, ты желаешь послушать.

Прожженный, надменный аткаминер, видавший не мало почестей на своем веку, сейчас вдруг жалостно съежился, склонив голову перед Мендирманом. «О, да здравствует Совет! — воскликнул про себя Мендирман. — Карымшак, который не всякому хану давал салам, теперь дрожит передо мной. Вот это настоящее равноправие, куда лучше может быть!»

Мендирман со значительным видом промолвил:

— Говорите, что у вас на душе, слушаю!

— Да что там говорить долго, Меке. Дело все в том, что если ты найдешь наше решение правильным, то мы хотим вступить в артель. Баем, манапом я никогда не был, а так себе, аксакальствовал немного, так что ж из этого?

Мендирман важно откинулся назад и снисходительно произнес:

— О боже твоя сила! Каке, ты и в самом деле, я смотрю, крепко напуган!

Байбиче, которая до этого внимательно слушала молча, сейчас вмешалась в разговор:

— Да как не бояться, Мендирман? Не кто-нибудь другой, а твой же брат Шарше, — она хотела было назвать его ласкательно Шаке, да язык не повернулся, — сколько раз гонял нашего в аилсовет и посадить даже хотел! Как же тут не бояться!

Мендирман, немного огорченный, ответил:

— Вы не обижайтесь на него, байбиче. Это он только так, для острастки, а в душе он даже любит вас. Забудем о том, что было. Я поддерживаю ваше намерение. Пусть ребята напишут вам заявление, а там, пустяки, сомневаться даже не стоит, сам запишу вас в члены артели.

— Спасибо, Мендирман, век не забудем! — ответили одновременно Карымшак и байбиче.

Мендирман напустил на себя еще больше важности.

— Одним человеком больше, одним человеком меньше — какая разница? Тебе, Каке, нечего заниматься тяжелой работой, будешь работать в седле, советами помогать мне.

Карымшак так был обрадован, что привстал на колени:

— Вот уж спасибо, Меке, добрая ты душа! Вот это и называется быть человеком, байбиче! Ну-ка, принеси новый куний тебетей, что ты мне сшила. Не мне его носить, Мендирману положено носить такой тебетей!

Незаметно покряхтывая от досады, байбиче встала. «О боже, как же это? Приходится отдавать шапку с золотой головы хозяина этому безродному Мендирману! Прости ты нас, аллах!» — с недовольством подумала она. Но делать было нечего, пришлось достать из сундука дорогой куний тебетей.

— Вот, как сшили, так и берегли! — сказала она, встряхивая и прихорашивая мех тебетея. — Да где уж нам теперь, не до куньего меха!

— Верно, байбиче. Это суждено носить нашему Меке. А ну, надень его сама на голову Меке. Подставляй голову, Мендирман! — принужденно посмеиваясь, проговорил Карымшак. — Ого! Хорошо сидит! Спасибо говори советской власти! Никогда в жизни не носил ты куний тебетей, а теперь смотри! Это и есть равенство! Даже я теперь делаю тебе подарки, чтобы задобрить тебя. Хе-хе-хе.

Когда на голову Мендирмана надели тебетей, от радости и гордости у него даже взмокла спина.

— Спасибо, Каке! Я никогда не забуду это! А моего непутевого братца не бойтесь, я его сам уйму, никуда он от меня не денется. Как-никак я старший, и он обязан слушаться меня!

Подарок Карымшака возымел свое действие. Когда на собрании обсуждали его заявление, то не кто иной, как сам Шарше, поддержал его:

— Наш Каке наконец прозрел. Он дал обещание. Принимаем его в члены артели!

Вступив в артель, Карымшак словно стал другим человеком. Теперь он носил поношенный стеганый чапан, а на голове его красовался порядком облезлый сивый лисий тебетей. С утра садился он на куцехвостую кобыленку и, помахивая камчой, разъезжал по аилу.

— О молодцы Ала-Тоо, собирайтесь, выходите на работу. Всем нам бог велел трудиться, вот и я, седобородый, с утра в хлопотах. Только трудом мы построим сатсиал, выходите, родные, пораньше! — говорил он, обращаясь к людям.

Как будто бы никто его и не назначал на эту работу, а старый аткаминер как-то сам по себе превратился в «активиста». Теперь он уже не опасался попасть в «шаршеновскую каталажку», а сам покрикивал порой на людей:

— Вы что думаете, вместо пшеницы сеять овечьи котяшки, что ли? Раз обязаны сдавать семена, так, значит, надо сдать вовремя. Мы не должны из-за вас идти под суд.

Не только Карымшак, но и многие молодчики, претендующие на руководящую роль в аиле, оказались такими «дикими активистами». Нашлись также сколько-нибудь мало-мальски грамотные «комсомольцы», которые быстро сообразили, что гораздо легче работать «в седле», чем пахать землю и погонять быков. Неизвестно, чем занимались эти многочисленные конные «активисты», окружающие Шарше и Мендирмана, но они, как гончие, с утра до вечера носились по дорогам между аилом и полем.

Шарше со своей «свитой» налетал на места работ и принимался пробирать «нерадивых»:

— Эй, вы! Почему так медленно шевелитесь? Когда же вы будете относиться к артельной работе, как к своей? Не для меня, а для себя трудитесь.

Пахари на это отвечали:

— Что верно, то верно, аксакал. Для того мы и объединились в артель, чтобы работать вместе, чтобы жить лучше. Только получается, что мы пашем, мы сеем, мы отдаем свое зерно на семена, вы же только и делаете, что целой оравой скачете на лошадях. Один начальник, а пятеро пристяжных. А вот начнется молотьба, так пока мы зерно от половы отделим, вы и зерно растащите.

Шарше начинал грозиться:

— Ты что болтаешь! Какое ты имеешь право оскорблять честных работников советской власти. Смотри у меня!..

Кто знает, может, так продолжалось бы и в дальнейшем, если бы не возник скандал в связи со сбором семенного зерна. Дело было в том, что в артели «Новая жизнь» запланировали посеять четыреста двадцать пять гектаров яровых. Для этого требовалось две тысячи сто пудов семенного зерна. Пятьсот пудов сортовых семян выделяло государство, а остальное зерно надо было собрать со дворов членов артели. Это надо было сделать к первому апреля. Но вот уже начался май, земля пересыхала, а семян все еще не было. Когда собирали тягло, то это прошло без особых затруднений, но когда дело дошло до сбора семян, то дехканам пришлось туговато. В каждом дворе было десять — пятнадцать пудов ячменя или пшеницы, которые приберегали на лето до нового урожая. Мало кто имел излишки хлеба. Земледелие у киргизов в те времена не было особенно распространено, основным их занятием было животноводство. Засеяв небольшие клочки, они укочевывали со скотом на летние пастбища, так что зерна собирали только для своих нужд. Дело складывалось таким образом, что если люди отдали бы имеющееся зерно, то остались бы совершенно без запаса хлеба. Если даже мужчины и соглашались, то женщины тут же поднимали крик: