Василий Шукшин - Верую! [сборник]

– Что понял?

– Это в тюрьме такие учителя нашлись?

– Я серьезно, Петро. Знаешь, как мы с тобой хорошо заживем! Я окончу наконец этот институт – заочно, мне полтора года осталось, – стану учительницей. Буду учить сибирячат... Я же училась в институте, бросила. Теперь кончу. Поедешь со мной?

– Зачем я тебе нужен?

– Нужен. Нужен же мне муж в конце концов. Я серьезно говорю: ты лучше всех, кого я встречала. Только не ревнуй меня, ради Христа. Я не тихушница, сама презираю таких. Буду тебе верной женой, – Ольга встала и в неподдельном волнении заходила по тесной комнате. – Нет, Петя, это здорово! Какого черта мы тут ищем? Здесь тесно, душно... Ты вспомни, как там хорошо! Какие там люди... доверчивые, простые, мудрые.

Почему-то Ивлев понял, что это не пустые слова, не блажь. И не то даже, что она побыла не на свободе, струсила и сломя голову кинулась мечтать – как можно хорошо, свободно, спокойно жить. Если так – она доедет до Новосибирска, вернется и опять будет беситься и звереть от тоски. Нет, почему-то поверилось, что ее беспокойная, не совсем женская энергия, которая мучительно требовала работы, дела, нашла выход.

И совсем как-то иначе, счастливо, по-девичьи, закинув руки за голову, Ольга сказала вдруг:

– Я на сеновале спать стану. А по утрам буду бегать на речку купаться. У нас вода в реке ледяная. Поедем?

– Поедем.

– Я знала, что поедешь. Давай выпьем, за... счастье. Оно есть, я верю. Мне прямо не терпится скорей начать действовать.

Выпили.

– Хорошо? Ты не кисни.

– Хорошо, Ольга, ты же знаешь, хоть ты и натрепалась тут, что любви нет. Есть.

– Ну и слава богу! И со спокойной душой заснем. Иди скажи хозяйке, что жена приехала... А то я не люблю так. А завтра проснемся и начнем действовать. Я готова. Будем ходить завтра за всякими бумажками, выписываться... Получим самую глупую справочку – уже что-то сделали, радость. Верно? А потом поедем. Будут мелькать деревеньки, маленькие полустанки... Будут поля, леса... Урал проедем. Потом пойдет наша Сибирь... Я раздеваюсь. Иди говори. Мы потушим свет и еще поговорим. А потом заснем.

Петр пошел объявлять хозяйке, что приехала жена.

Он обалдел от счастья, самому не терпелось начать подробно-подробно думать и говорить о том, какую можно прекрасную жизнь создать. «Господи, послала же мне судьба такого... непутевого, родного человека!»

Дорогой Ольга смеялась и дурачилась, рассказывала Петру в коридоре анекдоты. Петр, чтобы не обижать ее, смеялся. Смешно было не всегда. Беспокоила некая надсадность ее веселья; Ольга как будто заставляла себя веселиться. А то подолгу молча сидела у окна. О чем думала, непонятно. Петр уставал от этих перемен, сам тоже частенько задумывался. «Ненадолго ее хватит», – приходила мысль. Но все забывалось, когда Ольга ласково смотрела на него.

– Славный мой... – говорила она. – Все бросил – поехал. Куда!

В Крутоярское с дороги дали телеграмму. Подписали: «Ольга. Петр».

На вокзале их встретил Фонякин.

Петр не сразу узнал его. Стоял на перроне высокий, болезненно худой человек в легком кожаном пальто. Смотрел на них веселыми внимательными глазами.

– Здравствуйте, здравствуйте, – сказал глуховато. Неловко обнял дочь, ткнулся ей в щеку, Ивлеву подал руку и тут только сам едва узнал его. – A-а!.. Вот как? Ну, вот... видишь. Здравствуй. Пошли.

Петр нес чемоданы, наблюдал сбоку за Ольгой. Ольга присмирела, не смеялась. Зато ему сделалось отчего-то весело.

«Какого черта я унываю?» – подумал он.

До Крутоярского доехали за час с лишним. Дорогой мало-помалу разговорились.

– Как приехали-то? – спросил Фонякин.

– В смысле – на чем, что ли? – не поняла Ольга. – На поезде.

– Насовсем или в гости?

Ольга посмотрела на мужа, сказала твердо:

– Насовсем.

Фонякина, чувствовалось, обрадовал такой ответ. Он сидел впереди, разговаривал не оборачиваясь.

– Ну вот, – сказал тихо.

– Мама здорова?

– Ничего.

– А ты?.. Худой какой-то. Не болеешь?

– Работы много, – уклончиво сказал Фонякин. – Я теперь директор совхоза.

Петр заметил, как смотрит на Ольгу шофер Фонякина, крепкий парнина лет двадцати пяти – двадцати шести: с изумлением. Ольга раза два перехватила взгляд шофера, усмехнулась сама себе.

«Ах, как нравится, когда на тебя так смотрят!» – не без досады подумал Петр.

...Вечером собрались к Фонякиным гости.

Ивлев отвык от сельских людей. Впрочем, к таким сельским людям он и не привыкал никогда – это было районное начальство; парторг совхоза, ветврач, директор школы, второй секретарь райкома... Все с женами. Были какие-то родственники Фонякиных. Всего человек двенадцать. Петр с интересом присматривался к ним; и к нему тоже присматривались.

Особенно весело не было. Мужчины разговаривали о предстоящей партконференции, про общих знакомых, о командировках. Женщины колготились на кухне. Ивлев рассматривал толстый семейный альбом Фонякиных. Перелистал один раз, закурил и стал листать сначала. Ольга в какой-то из комнат (их в доме было четыре) приводила себя в порядок.

За столом оживились. Выпили. Фонякин тоже выпил, хотя жена пробовала удержать его.

– Что ты? – сказал Фонякин. – Сегодня положено.

Петр пил много, чем неприятно удивил тещу, полную молодящуюся женщину. Пил, но почему-то не пьянел. Люди нравились ему. Он только не знал, о чем говорить с ними. Старался улыбаться, поддакивал.

Ольга была весела. Ивлев пригляделся и понял: притворяется, не хочет обижать родных.

Завели патефон, пошли танцевать.

Фонякин с Ивлевым ушли в соседнюю комнату, незаметно прихватили с собой бутылку вина.

– Потолкуем, – сказал Фонякин. – Вот тут жить будете. Ничего?

Петр оглядел комнату.

– Хорошо, чего еще надо.

– Пока... А там видно будет. Садись.

Закурили. Выпили молча по рюмке.

– Что делал это время?

– Работал.

– Столярничал?

– Да.

– Сама нашла тебя?..

– Сама.

– Ну и как? Как теперь думаешь? – Фонякин имел в виду дочь.

– Если в двух словах: по-моему, дело идет к лучшему. Не сразу, наверно... Не знаю, по-моему, она взялась за ум. Я верю. Учиться хочет.

– Здесь тоже столярничать думаешь?

– А что еще?

Фонякин налил по рюмке. Оглянулся на дверь.

– Не прихватят нас с тобой?

– Нельзя пить?

– Дэ-э... Давай.

Выпили.

– Кхэ... А где столярничать хочешь?

– В МТС.

– В РТС. Эмтээсов нет теперь.

– Ну в РТС. Какая разница.

Помолчали.

– Рад, что приехали, – сказал Фонякин. – Старею, наверно... Сны какие-то дурацкие вижу.

– Одна она у вас была?

– Она не говорила?

– Нет.

– Сын был... Убит под Курском. Николай. Ступай позови ее... Пусть споет. Охота послушать.

Ольга вошла в комнату, вопросительно посмотрела на отца.

– Садись, дочь. Давно не виделись... – просительная нотка прозвучала в голосе Фонякина; и весь он был какой-то беспомощный перед крупной, красивой дочерью.