Юрий Пиляр - Такой случай

Волков попытался посмотреть Гаврилову в глаза. Блеснули стекла в темной массивной оправе. Глаз не было — были стекла. Волков жадно затянулся сигаретой, отхлебнул кофе, сдобренный целебным рижским бальзамом, протянул руку через столик и снял с шефа очки.

— Что за солдафонские штучки? — жмурясь, сказал Гаврилов.

— Десять неофициальных минут, пока я твой, Петя, личный гость… Не сердись, но я люблю смотреть друзьям в глаза. Скажи, пожалуйста, ты влюблен в мою бывшую жену?

Он увидел, как мельчайшими каплями пота покрылся высокий лоб Гаврилова, как он часто заморгал, хлопая короткими, будто подпаленными ресницами, как вдруг шлепнул себя по туго обтянутым брюками ляжкам и принужденно захохотал.

— Тебе, Юра, насколько я понимаю, была неверна жена, но тут я, ей-богу, ни при чем. Увы, не та возрастная категория.

— Ты, Петя, замечательный хитрец, однако ведь и я не такой уж простак. Зачем стараешься выудить всякие подробности, касающиеся моей личной жизни? Ты скажи, возможно, я и поделюсь с тобой кое-какими секретами.

— Ты думаешь, Юра, я завидую тебе, твоим успехам в науке, относительной молодости. Верно? Отдай очки.

— Я, Петя, до шестидесяти шести не протяну, как ты, и звание профессора в ближайшие два-три года мне, скорее всего, не дадут… чего завидовать? Нет, ты мне не завидуешь, но, как видно, и добра не желаешь. Откройся, Петя, объяснимся, как мужчины, и разойдемся по-хорошему. Я тебе верну очки.

— Отдай сперва очки.

— А откроешься? Честное слово?

— Да, даю слово. — Гаврилов, побледневший, дрожащими руками привычно насадил очки на переносицу, провел пальцами по дужкам и только после этого прямо и холодно посмотрел на Волкова. — Я не хочу иметь неприятности из-за вас, Юрий Михайлович. Именно поэтому я ищу пути мирного урегулирования вашего семейного конфликта, для чего мне, разумеется, необходимо знать кое-какие подробности. Знать, чтобы действовать безошибочно. А не из обывательского любопытства, как почему-то втемяшилось вам.

Гаврилов был оскорблен, и Волков отдавал себе в этом отчет, поэтому последние слова шефа несколько озадачили его.

— Вы хотели бы к своему семидесятилетию получить «Знак Почета», персональную пенсию…

— Допустим, допустим. Ну, все. Благодарю за компанию. Я вас больше не держу. А на партком, вероятно, вызовем. — Шеф уже стоял около письменного стола, своей опоры, своего пульта управления с кнопками, телефонными аппаратами, печатями, бумагами, снабженными входящими и исходящими номерами, подтянутый, собранный, холодный, и крупные стекла очков его грозно и непримиримо блестели.

Волков бросил окурок сигареты в пепельницу и вышел из кабинета.

На улице, у подъезда нового пятиэтажного дома, где помещался институт, Волкова ждал сын. Первое чувство при виде его, как всегда, была радость. Из-под рыжей мохнатой шапки, наполовину загораживавшей лоб, смотрело молодое худощавое лицо с упрямой волковской складкой меж бровей. Дул ветер, мела колючая февральская поземка, и не было ничего необычного в том, что Андрей поставил воротник дубленки, но оттого что он поставил его как раз в тот момент, когда Юрий Михайлович по многолетней привычке собирался приложиться щекой к щеке сына и не смог этого сделать из-за поднятого воротника, чувство радости немного померкло.

— Здравствуй, отец, — сказал он голосом, который был настолько похож на голос Юрия Михайловича, что их постоянно путали по телефону. — Ты куда-нибудь спешишь? Мне бы хотелось поговорить с тобой.

— А ты что не показывался целый месяц? — Юрии Михайлович тоже поднял воротник и испытующе глянул на сына. У Андрея дважды дрогнули уголки губ: сейчас он должен был сказать что-то очень прямое и резкое; Юрий Михайлович любил это его качество — бескомпромиссную прямоту, которую сам и постарался воспитать в нем.

— Пойдем сядем в машину. Она в переулке, за углом, — сказал Андрей и прибавил с усмешкой: — У кого я должен был показываться: у отца или у матери? Или у тебя и у нее по очереди?

В новых «Жигулях» пахло заводской краской и было прохладно. Андрей включил мотор, сразу стало теплее, но и запах краски усилился.

— Опусти воротник, — попросил Юрий Михайлович, — ты ведь знаешь, я не могу разговаривать, не видя лица.

— Чем провинилась перед тобой мама?

— Она тебе жаловалась на меня?

— Сказала, ты подаешь на развод.

— Это Гаврилов звонил тебе на работу и просил поговорить со мной? — Юрий Михайлович вновь пытливо посмотрел на сына.

— Да, — ответил Андрей и закурил. — Мама тоже, но мама, конечно, не хочет, чтобы ты знал, что она просила.

— Конечно, — сказал Юрий Михайлович и тоже закурил. — А ты, Андрюша, считаешь для себя возможным судить о поведении родителей, давать оценки?

— Но я же должен знать, почему вы расходитесь? Прожили вместе почти четверть века, и вот радость… И Маринка остается фактически без отца…

— Значит, считаешь себя все-таки вправе судить.

— Папа, я скоро тоже буду отцом…

— Да, конечно, ты самостоятельный человек, муж, а скоро станешь и отцом. Ты, говорят, хороший инженер. Вот даже и своя машина теперь у тебя есть… Конечно, конечно. И все же, Андрей, я не уверен, что тебе надо вникать в наши с матерью дела. Думай, что старики посходили с ума, с жиру бесятся, еще что-нибудь, но… в подробности не надо. Ты должен позвонить Гаврилову после нашего разговора?

— Нет. Я ему ничего не должен. Еще чего не хватало… Ты уходишь к другой женщине? — с трудом разжимая челюсти и глядя перед собой немигающими материнскими глазами, спросил Андрей.

— Нет, — ответил Юрий Михайлович. — Обещай, что об этом никому не скажешь.

На чистом худощавом лице сына обозначилось выражение внутренней борьбы. Оно на несколько секунд как будто застыло, мышцы напряглись.

— Обещаю.

— Больше не задавай вопросов. Не буду отвечать.

— Неужели виновата мама?

Юрий Михайлович промолчал.

— Папа, я прошу ответить…

— Андрюша, ты не можешь, не имеешь права… В конце концов это безнравственно — судить своих родителей. Особенно мать… Скажи ей, что разговаривал со мной, скажи, что я отказываюсь отвечать на вопросы, скажи… А лучше, ничего больше не говори.

— А кто такая Алина Георгиевна?

— Об этом спросишь у Марины. Хватит, Андрей… Расскажи лучше, как ты живешь. Что нового у тебя на работе? Как чувствует себя Алла?

Андрей невесело усмехнулся.

— У меня отлично все. Ты ведь знаешь, я вполне преуспевающий молодой специалист. Получаю премиальные. Совместительствую без особого напряжения. У Аллы тоже все хорошо. Позавчера показывалась в консультации. Беременность протекает нормально. Что еще?.. К лету собираемся сменить мебель в квартире. Отправлю жену на дачу к тестю и займусь, как говорят у нас, обновлением интерьера. В общем, жить можно… И я, откровенно, не понимаю, чего не поделили вы с мамой? Обзаведитесь «Жигулями» и тоже разъезжайте, только не разъезжайтесь совсем, ради бога. Это же неприлично! — На эластичных щеках Андрея пятнами проступил румянец. — Ведь каждый из вас имеет право на свою собственную личную жизнь…