Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Девушки, тихо закрыв за собой двери, послушно покинули школу. Семен Матвеевич открыл форточку.

— Ох, уж мне эти плакухи! Жалеючи человека в гроб загонят. С ночи форточку не открывали, дух — хоть топор вешай.

Старик поправил подушки у больного, разделся и, залезая на печь, продолжал думать вслух: «Что-то из волости сегодня никого нет? Опять по деревням сходки. Опять, мужик, давай хлеб даром! Хоть бы солью, там, ай мануфактурой какой платили. Не соля, целый год хлебаем, в ошметках да в ряднине домотканой ходим. Дела?! Ну, а коли поглядеть из-за угла партейного зрения: солдат и рабочих кормить надо!

Орел гордо шагал из прихожей в класс. Недавно его в туманную ростепель, возвращаясь из Красноборья с Колькой Слепогиным да с Василем, подобрал Семен Матвеевич на снегу с обледенелыми крыльями. Уложили кое-как на Василев полушубок и принесли в школу. Дней пять хищник озирался на людей, дичился, не подходил к мясу, которое ему бросали на нары. Силантий не пожалел даже, зарезал петуха. Но и до петуха не дотронулся степной красавец. Раз попытался он броситься в окно, но звук разбитых стекол, видно, напомнил ему звон наледи на крыльях, которая заставила его приземлиться на чужой стороне. Больше не повторял попытки вырваться из неволи. Подобрав под себя когтистые ноги, целые дни сидел на нарах, озирая любопытных зрителей хищным проницательным взглядом.

В первые дни приходили смотреть орла даже из Сороколетова и Высокого Борка. Семен Матвеевич с учителем ломали головы, чем кормить своего пленника. Северьянов вспомнил, что беркуты охотятся не только за ягнятами, лисами и зайцами, но и за сусликами, значит, орел должен есть живых крыс. Третьеклассники организовали охоту на длиннохвостых. Первый день орла чуть самого не съели крысы — столько натаскали их ребята. Крысы носились по нарам, скакали через орла, отгоняемые ребятами от бортов. Орел долго озирал крысиное нашествие, выпрямив ноги и пошевеливая связанными крыльями. Потом лапой ударил пробегавшую мимо него крысу и с наслаждением хищника остервенело рванул ее крючковатым клювом, напоминавшим лезвие садового ножа.

Ребята решили носить крыс по очереди, не больше трех в день. В каждом доме были устроены крысоловки.

Появление орла всполошило всех пустокопаньцев, особенно стариков и старух, которые говорили, что залетела к ним такая невиданная птица с глазами разбойника не к добру. Вспоминая это, Семен Матвеевич смотрел в темный запечный угол. Там какая-то глупая крыса, может быть из тех, которым в первый день кормления орла удалось сбежать, грызла с упорством узника крайнюю от стены половицу, видимо желая выбраться из холодного и темного подполья. «Работай, работай! На ужин угодишь нашему Кудеяру». Монотонные звуки в углу напомнили Семену Матвеевичу усыпляющее поскрипывание санных полозьев на снегу. И в памяти нескончаемой чередой потекли далекие и близкие впечатления изъезженных им за свой век больших и малых зимних и летних дорог. Он не заметил, как у него смежились ресницы и на его поникшую голову опустилась дрема. А когда от внезапного толчка открыл глаза, у изголовья Северьянова спиной к печи, держась одной рукой за подушку, стоял человек в новом овчинном полушубке.

— Тебе что здесь, идол, надо?! — упал кулем с печи Семен Матвеевич. Сорвав висевшую на ремне винтовку, старик упер ее дулом в отпрянувшего от кровати мужа Наташи. — Задушить учителя хотел, гнус?!

— Дядя Семен! — стал на колени племянник. — Не губи! Я… сказали… помер!

— А ты обрадовался? Не шевелись!

— Дядя Семен, прости!

— Черт тебе лысый дядя! А я сейчас вот тут уложу тебя на месте, и мне власть только спасибо скажет, выродок, гнида паршивая! Слушай, что буду говорить! Если я о твоем подлом замысле расскажу Вордаку либо Стругову, тебе тут же, возле школы, у стены — расстрел!

Муж Наташи, стоя на коленях, тянулся вперед дрожащими руками, нижняя челюсть его прыгала. Он силился что-то сказать и не мог.

— Перестань колотиться, как окунь на сковороде! Сейчас же запрягай коня, насыпай осьмину хлеба и вези в волостную гамазею!

— В момент исполню, дядя Семен!

— Скажи ему, — послышался вдруг слабый голос Северьянова, — пусть встанет! Что он перед тобой, как перед князем Куракиным, ползает? Безобразие!

— Вставай, паразит! — крикнул Семен Матвеевич. — И живо выполняй приказ председателя бедноты!

Северьянов хотел что-то возразить, но голова бессильно упала на подушку. Он только вздохнул и еле прошептал:

— Какое безобразие!

— Никакого безобразия! — пробурчал Семен Матвеевич, вешая винтовку на гвоздь. — Рабочих и солдат кормить надо!

Муж Наташи выбежал из школы. Ничего не говоря отцу, открыл клеть, насыпал осьмину ржи в два мешка и, стоя в санях на коленях на выезде из ворот, чуть не сбил с ног Ромася.

«Что это с моим зятем сделалось? — спросил у себя Ромась. — Чуть оглоблей мне в рот не въехал».

Через несколько минут, сидя на табурете возле кровати Северьянова, Ромась рассказывал об этой встрече Семену Матвеевичу. Заметив, что Северьянов внимательно слушает и всматривается в него, Ромась добавил, потягиваясь и сдерживая зевоту:

— Некоторые опасаются, что вторая продразверстка сорвется. Мужики теперь, говорят, добровольно хлеб не повезут. А у мужика на одной неделе десять четвергов.

— Нехорошо!.. — тихо выговорил Северьянов.

— Где нехорошо? — вскочил Ромась и подошел к изголовью больного.

Северьянов слабо махнул рукой.

— Кисленького бы, во рту — конюшня.

— Сейчас к Алексею сбегаю! — накинул на голову свой тулуп Семен Матвеевич. — Моченых антоновок принесу.

— Ариша свеженьких в погребе достанет! — процедил сквозь зубы Ромась. В глазах у него вспыхнули холодные огоньки.

— Отчего ты говоришь сейчас, — прошептал Северьянов, — сквозь зубы. Вообще, я замечаю, когда говоришь об Арише, всегда сквозь зубы.

— Есть причина! — отвернулся Ромась и посмотрел сощуренными глазами в потолок. — Бегал я за ней с пятнадцати лет, с ума сходил, а она меня перед самым моим уходом на войну на Маркела променяла. «Нищих, говорит, разводить не хочу!» — Ромась злорадно хмыкнул. — Теперь ее дружок нам каждый день работы прибавляет. А она к тебе, как кошка к соловью, подбирается.

— Подбирается, — повторил Северьянов с усмешкой, — она на кошку совсем не похожа.

— Аришка, — протянул раздельно Ромась, — змея под цветами. Ни одного шагу зря не ступит. У нее старший брат на сверхсрочной до фельдфебеля дослужился, такая, говорят, стерва был. В чин втирался лисой, а в чине людей рвал волчьими клыками.

— Но геройски погиб, говорят, — возразил Северьянов.

— Это верно. Все братья ее погибли в первый год войны. Одна семья троих лишилась. На Андрейку у них теперь вся надежда. — Ромась вздохнул о какой-то потерянной надежде. Северьянов, с желанием поднять утраченную надежду друга, сказал: